Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Сюжет "Темного дела" подсказан ему воспоминаниями детства. Родители Бальзака хорошо знали через префекта генерала Помереля о приключении сенатора Клемана де Ри, таинственно похищенного во времена Консульства. Герцогиня д'Абрантес, прекрасно осведомленная об этом деле, тоже сообщила Бальзаку ценные подробности. Полиция Фуше сделала вид, будто она нашла виновных, и заставила казнить трех молодых дворян, нисколько не повинных в похищении. Для чего оно было совершено? Некоторые говорили, что сама полиция состряпала это дело, чтобы найти документы, которые доказали бы сообщничество Клемана де Ри с Пишегрю и другими заговорщиками, готовившимися во времена Маренго сменить Бонапарта, если он потерпит поражение. Сюжет для романа нашелся, но Бальзаку хотелось внести в него романтическую струю. Он обработал и удобрил неблагодарную, сухую почву. Чтобы оправдать молодых дворян - Поля-Мари и Мари-Поля де Симез, братьев-близнецов, - он придумал, что Мален де Гондревиль (так называется в романе Клеман де Ри) заставил присудить ему якобы из фондов "национального имущества" родовое поместье господ Симезов. И все они смотрят на него как на узурпатора, укравшего их земли; этим объясняется и ярая ненависть к Малену де Гондревилю всех, кто любит Симезов, особенно ненависть их управителя Мишю, верного слуги, который сложит голову на эшафоте. В романе мы вновь находим атмосферу "Шуанов" - тьма, кони, скачущие в ночи, и зловещий Корантен с лицом желтым, как лимон. Вся эта история непонятна для действующих в ней лиц, она так же темна, как поле битвы для солдат. Время от времени, как при вспышке молнии, возникают те, кто все знает: император накануне сражения под Иеной, а в самом конце министр Анри де Марсе, который рассеивает несколькими фразами все еще густую тьму, по-прежнему окружающую это ужасное дело. На заднем плане драмы любви и верности выступают всесильные интересы "спекуляторов" эпохи Революции, желающих присвоить себе поместья эмигрантов. Таким образом, реальная история управляет вымышленной, и становится ясным, как даже в этом провинциальном захолустье наполеоновская Империя, по словам Алена, "находит путь к сердцам не столько своей мощью, сколько умением обеспечить порядок и признаками своей долговечности". Приверженность подогревалась прочностью.

В "Темном деле" лишний раз утверждается идея "естественной политики" единственной, в которую верит Бальзак, извечной политики, диктуемой инстинктами человека, а в "Воспоминаниях двух новобрачных" он подтверждает свои воззрения на брак и ополчается против романтизма. Подруги по монастырскому пансиону Луиза де Шолье и Рене де л'Эсторад ведут переписку и решают, "одна - жить, предавшись безумной страсти, а другая - следуя правилам благоразумия". Рене выходит замуж "по рассудку" за человека, уязвленного жизнью, доброго, но такого, что полюбить его трудно. Однако постепенно в силу существующих нравственных законов в сердцах супругов развивается взаимная привязанность, основанная на отношениях физиологических, экономических и политических, на отказе от мечтаний, на любви к родившемуся у них ребенку, на совместном управлении имением. Под влиянием жены муж перерождается, преодолевая свои слабости. Тут нет, конечно, безумной любви, но это счастье, если считать, как Рене, что напутствие к супружеской жизни заключено в словах "смирение и самоотверженность". Это грустно, но во времена Бальзака это было правдой. Вторая участница переписки - Луиза де Шолье - выходит замуж по любви за некоего таинственного испанца; брак этот, сперва считавшийся безрассудным, затем оказывается блестящей партией. Жена проявляет себя страстной любовницей и губит мужа; затем она влюбляется еще раз, выходит замуж вторично, безумно ревнует мужа и, замученная своей нелепой ревностью, кончает самоубийством. Обе трагедии отражены в переписке Рене и Луизы (некоторые из посланий написаны были Лорой Сюрвиль).

Мораль романа сводится к следующему: семейные узы и общие интересы вот прочная основа брака. Правда, Бальзак писал романтичной Жорж Санд по поводу этой книги: "Будьте спокойны, мы с вами придерживаемся одного и того же мнения. Я бы предпочел быть убитым Луизой, нежели жить долго в супружестве с Рене". Можно было бы также сказать, что Бальзак в своей личной жизни искал страсти, но разве это верно? Никогда бы он не согласился быть убитым Луизой. С госпожой де Берни его связывала и разумная и страстная любовь, но ведь Лоре де Берни были близки и его творчество, и его борьба, и даже его практические дела. Его романы с Мари дю Френэ, госпожой Висконти, Элен де Валет скорее можно назвать увлечениями, чем истинной страстью. Сколько раз он говорил Каролине Марбути, что считает любовь, если это не физическая связь, пустячной игрой. С 1833 года он стремился к браку с Эвелиной Ганской и неоспоримому вступлению в "хорошее общество", на что ему не давало право ни его происхождение, ни его гениальность. Его жизнь не противоречила его воззрениям. Вернее сказать, он никогда не жил той жизнью, о которой мечтал и которая соответствовала бы его взглядам.

Откровенно говоря, в Бальзаке было два существа. Одно из них - тучный человек, живущий, казалось бы, как все люди: он ссорится с матерью и с сестрой, делает долги, боится судебных приставов, занят эпистолярной любовью с польской графиней, заводит шашни с экономкой. А другое существо - творец целого мира; его возлюбленные - молодые красавицы с белоснежными плечами и сверкающим взором, актрисы или герцогини; ему ведомы и понятны самые тонкие чувства; не думая о жалких денежных вопросах, он ведет роскошную жизнь. Бальзак - обычный смертный, терпит компанию мелких буржуа, своих родственников. Бальзак - Прометей, частый гость прославленных аристократических семейств, которые он сам и создал. Он всецело поглощен творениями своей фантазии, и ему некогда думать о живых людях. Он не отдал последнего целования ни Лоре де Берни, ни Лоре д'Абрантес, хотя любил обеих в часы своей земной жизни; но он неутомимо бодрствует у смертного одра Анриетты де Морсоф, Эстер Гобсек и Корали, которые были дочерьми его гения. В обычной обстановке он мог порою казаться неблагодарным или нечутким; в своем мире, единственном, в который он верит, он будет нежным и страстным, ибо только там живет он умом и сердцем, только там развертывается его напряженная деятельность.

Удивительнее всего то, что обыденный Бальзак, который уединенно живет в Пасси и сочиняет по роману в месяц, а потом, весь перемазавшись чернилами, лишая себя сна, держит корректуру, - что этот занятой человек довольно часто урывает время на то, чтобы добежать по крутым спускам до парижского дилижанса. Пятнадцатого декабря 1840 года он ездил смотреть на перенесение праха Наполеона в Дом Инвалидов. Он писал Ганской:

"Начиная от Гавра до Пека, берега Сены были черны от теснившегося на них народа, и все опускались на колени, когда мимо них проплывал корабль. Это величественнее, чем триумф римских императоров. Его можно узнать в гробнице: лицо не почернело, рука выразительна. Он - человек, до конца сохранивший свое влияние, а Париж - город чудес. За пять дней сделали сто двадцать статуй, из которых семь или восемь просто великолепны; воздвигнуто было сто триумфальных колонн, урны высотою в двадцать футов и трибуны на сто тысяч человек. Дом Инвалидов задрапировали фиолетовым бархатом, усеянным пчелами. Мой обойщик сказал мне, объясняя, как все успели: "Сударь, в таких случаях все берутся за молоток".

Чувствуется, что Бальзак в этот знаменательный день счастлив; он до безумия любит величественные зрелища, императора Наполеона и пышные траурные драпировки.

Двадцать пятого марта 1841 года он провел у Дельфины де Жирарден очаровательный вечер в обществе Ламартина, Гюго, Готье и Карра. "Никогда я так не смеялся со времени встреч в доме Мирабо". Третьего июня он присутствовал на торжественном приеме Виктора Гюго в Академию. Гюго выступал под ее куполом с царственным величием, высоко подняв свое пирамидальное, изрядно обнажившееся чело, ко речь его Бальзаку не понравилась. "Поэт отрекся от своих солдат, отрекся от старшей ветви, он пожелал оправдать Конвент. Вступительной речью он глубоко огорчил своих друзей", - жаловался Бальзак Ганской. И напрасно Гюго так поступил - ведь "этот великий поэт, этот творец героических образов получил удар хлыстом от кого? От Сальванди!", историка и политического деятеля, о котором Тьер говорил: "Это спесивый павлин". Сальванди, не скупясь, пускал традиционные стрелы по адресу нового академика: "Мы были вам благодарны за то, что вы мужественно защищали свое призвание поэта от всех соблазнов политического честолюбия". Коварные слова, поскольку Сальванди обращал их к человеку, чье политическое честолюбие было всем хорошо известно.

Бальзак и сам стремился сесть в одно из кресел этого ученого сообщества. Еще в 1836 году он говорил: "Я попробую пушечными выстрелами открыть себе двери в Академию". Сто раз он подсчитывал, сколько это принесло бы ему денег: две тысячи франков жалованья, шесть тысяч франков за работу в Комиссии по составлению словаря, а вслед за званием академика ему, разумеется, дадут и титул пэра Франции - это ведь вполне естественно. В 1839 году он было выставил свою кандидатуру, но снял ее, уступая дорогу Виктору Гюго. Поэт приехал к нему в Жарди. Бальзак повел его прогуляться по скользким садовым дорожкам. Стараясь удержать равновесие на опасных скатах холма, Гюго шел молча, пока не натолкнулся на ореховое дерево. Вот как описывает эту сцену Гозлан: