Сквозное действие, или Как стать драматургом - Александр Михайлович Галин

В двух действиях

Действующие лица

Э д и к.

В о л о д я.

М а р и н а.

М а р и  П а л н а.

Т а м а р а.

«…Есть в Петербурге довольно странные уголки. В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этих уголков, и светит на все иным, особенным светом.

В этих углах выживается как будто совсем другая жизнь, непохожая на ту, которая возле нас кипит, а такая, которая может быть в тридесятом неведомом царстве, а не у нас, в наше серьезное-пресерьезное время.

Вот эта-то жизнь и есть смесь чего-то чисто фантастического, горячо-идеального и вместе с тем тускло-прозаического, чтобы не сказать, до невероятности пошлого…»

Ф. М. Достоевский

…А Эдик жил на Васильевском.

Есть в облике коренных василеостровцев что-то особенное, не зря остальные петербуржцы с давних пор прозвали их «островитянами», хотя сами, как известно, обитают чуть ли не на сто одном острову.

Эдику уже сорок. Десять лет назад окончил аспирантуру, но так почему-то и не защитился; пять лет назад развелся…

Дома Эдик носит вытянутые на коленях вылинявшие джинсы и выгоревшую голубую майку с красной девяткой на спине и эмблемой «Буревестника» на груди. Когда-то он неплохо играл в баскет, за что получил на курсе прозвище — Сачок.

А скорее всего за то, что частенько, особенно весной, когда тополиный пух галактическими спиралями кружил над его взъерошенной головой, Эдик не доходил до массивных дверей своего учебного заведения и до вечера слонялся по прямоугольным периметрам линий и проспектов, улыбаясь неизвестно чему.

Многие принимали эти улыбки на свой счет, долго смотрели ему вслед, шевеля губами и обижаясь напрасно. Ведь никто из здравомыслящих людей не примет на свой счет улыбки каменных сфинксов из Фив, так поразительно акклиматизировавшихся на Васильевском острове, как раз напротив Академии художеств. Эти загадочные мраморные улыбки настолько приелись нашим художникам, что они их просто перестали замечать, выходя на этюды…

Но сфинксы не заикаются. А Эдик заикался. Даже не заикался, нет, а только почувствует, что начинает заикаться, тряхнет головой и словно пропоет тенором трудное слово. А собеседнику приходилось краснеть почему-то…

И, наконец, еще одна особенность Эдика. Как пьют нормальные люди? Одни с вожделением потирают руки, глядя на стакан, другие, напротив, брезгливо морщатся, третьи шумно вздыхают, как перед взятием штанги. А Эдик аккуратно поднимет свой стакан куда-то в сторону лампочки, улыбнется и скажет тенором никому: «Так неужели сад завянет?..» И все.

Какой сад?.. При чем тут сад?! Спрашивать в такой ответственный момент было не к месту. А потом забывалось как-то…

Я так долго рассказываю про Эдика, потому что он самый загадочный персонаж моей истории. А может, для кого-то он и не составляет загадки. Совсем. Начисто. Тогда я извиняюсь.

Потому что сам терпеть не могу загадок.

А в т о р

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Белая ночь. С Невы пахнет сиренью. В воздухе уже закружились галактические спирали тополиного пуха… Словом, самое-самое время…

Комната Эдика. Высокое окно распахнуто настежь. За переломами крыш сверкает шпиль Петропавловки, осененный красным закатным ангелом. Напротив, через линию, полыхает голубым взметнувшаяся в небо вывеска: «Гастрономия». Комната пуста и гулка, как площадь перед собором. А собором в ней — черный, резной готический шкаф под потолок. Угрюмый и величественный. Посредине площади, как пьедестал свергнутого монумента, единственный стул, заваленный одеждой. На окраине площади тахта, покрытая клетчатым пледом. Над тахтой улыбается влажным ртом стройная загорелая брюнетка в бикини. Она с дорожной сумкой через плечо, отставив зад, голосует на шоссе, на приморском шоссе не нашего моря, так ярко и красочно изображенного на заграничном плакате. Перед красоткой тормозит уже шикарный перламутровый лимузин. Еще секунда. Хлопнет дверца и… Но для Эдика остановилось мгновение…

Светло-зеленые обои в комнате исписаны жирным черным фломастером какими-то формулами, цифрами, таинственными значками.

Э д и к  в своем обычном домашнем костюме лежит на тахте, скрестив руки на груди, глядит в окно и слушает радио. Черная тарелка довоенного репродуктора поет ангельскими детскими голосами:

Взлетая выше ели,

Не ведая преград,

Крылатые качели

Летят, летят, летят…

Входит  В о л о д я  С у щ е в  с мощным портфелем в руке. Ставит портфель на пол, вытирает лоб платком, выдергивает вилку радио.

В о л о д я. И не надо делать вид, что ты меня не видишь.

Э д и к. Володя, а почему по радио поют детские песни?

В о л о д я (не понял). То есть как это почему?

Э д и к. Уже ночь. Дети все спят.

В о л о д я. А разве плохие песни? Тебе не нравится?

Э д и к. Не в этом дело…

В о л о д я. А в чем?

Э д и к. Что это, Володя? Мы впадаем в детство или еще не вышли из него?

В о л о д я (после паузы). Сегодня первое июня, между прочим.

Э д и к. Ну и что?

В о л о д я. А то, что сегодня День защиты детей! Пора бы знать.

Э д и к. Да?.. Извини.

Пауза.

В о л о д я (подходит). Ты чего не встаешь? Заболел, что ли?

Э д и к. Нет.

В о л о д я (вытирая лоб). Сачок, ты чего сегодня делаешь?

Э д и к. Когито — эрго сум.

В о л о д я. Доунт андестенд. Транслейт, плиз.

Э д и к. Я размышляю. А если размышляю, следовательно, существую.

В о л о д я (после паузы, тихо). Не надоело тебе?

Э д и к. Существовать?

В о л о д я (еще тише). Издеваться.

Э д и к. Над кем я издеваюсь?

В о л о д я. Ты с первого курса издеваешься над моей фамилией.

Э д и к. Я ни разу в жизни не назвал тебя по фамилии, Володя.

В о л о д я. А сейчас что ты сделал?

Э д и к. Ответил на твой вопрос. Я сегодня размышляю, Володя.

В о л о д я. А когда ты размышляешь, что ты делаешь?

Э д и к. Существую.

В о л о д я (кричит). Ты это нарочно! Мерзавец!

Э д и к (садится). Что с тобой, Володя?

В о л о д я. А ты не понимаешь, подонок?!

Э д и к. Не понимаю.

В о л о д я (кричит). Моя фамилия — Сущев! Не делай вид, что ты забыл мою фамилию!

Э д и к. Я прекрасно помню твою фамилию, Володя.

В о л о д я (покраснел). А кто меня на первом курсе дразнил: я мыслю, следовательно, я Сущев?! Кто?! Не помнишь?!

Э д и к. Не помню.

В о л о д я. А кто меня вездесущим называл?! Вездесущим с двумя «с»?! Тоже забыл?

Э д и к. Вездесущим — это не я, Володя.

В о л о д я. Не ты? А кто же?! Так я тебе и поверил!.. Не улыбайся! Кончай! Я не могу больше видеть твою поганую рожу!

Э д и к. Зачем же ты пришел, Володя?

В о л о д я. Ах, ты так?! Даже так?! Зачем?! Все! Я ухожу. Я немедленно ухожу. (Берет портфель.)

Э д и к (встает с тахты.) Володя, подожди…

В о л о д я. А чего ждать? Чего? С меня хватит! Я же пришел к тебе сам!