Дьявол и Дэниэл Уэбстер - Стивен Винсент Бене

на тихую улицу после ночной смены, чтобы ни души вокруг, если не считать цокающей копытами лошадки молочника, а ты устал до мозга костей, но при этом доволен? Как объяснить, каково это, когда повторяется изо дня в день? Город разрастается, а этого не замечаешь, пока однажды не идешь в парк и вдруг видишь, что здания обступили его со всех сторон, точно изгородь. Помню, как я разговорился с дядей Мэтью. Он тридцать пять лет прослужил в полиции, вышел в отставку в чине инспектора: кому же знать, как не ему. Ну он разговорился о том, что перемен много, и говорил дребезжащим старческим голосом о том, что на конце полицейской дубинки не меньше закона, чем во многих кодексах. Но толком ничего не сказал.

Это мне напомнило, как я однажды ходил в «Проктор», когда Нелли указали на афише. У нее здорово получалось, и хоть я сгорал от стыда, но не удержался и захлопал. И зрителям она тоже нравилась – все знали, что она с Третьей авеню, то есть одна из них. С тех пор мне случалось выдавать ей размен в окошко, и она меня не узнавала. Никто и никогда не смотрит на человека в разменной кассе, никто не знает, есть ли у него лицо. С какой стати мне беспокоиться об этом? А я, сказать по правде, и не беспокоюсь. Только посмеиваюсь, когда время от времени кто-нибудь узнает меня и удивляется: «Ба, Эд!»

Удалось ли мне хоть что-то до вас донести? Скорее всего, нет. Я видел Тедди Рузвельта пареньком только что с войны, и зубы у него были точно такие же, как на снимках. Обменялся рукопожатием с Джоном Макгро – и видел внезапную, слепящую ярость на его лице, когда из толпы кто-то крикнул: «Маггси!» Видел в зоопарке, как мэр показывает своему мальчонке белых медведей, – он был в странной черной шляпе, его никто не тревожил. Но с чего начать и чем закончить? Помню, как Джон Поллард, этот грамотей, однажды рассказывал мне про какой-то город в Европе, где только начнешь рыть – а под городом руины другого, а под этими руинами еще, и так далее, и они никак не кончаются. Вот это под силу понять любому жителю Нью-Йорка. Это город Джимми Уокера и рабби Вайса, Ла Гуардия, Дж. П. Моргана и кардинала Спеллмана, нового сильного подающего «Янки» и Кэтрин Корнелл. Он принадлежит ремонтным мастерам из телефонной компании и куколкам с Парк-авеню, тому типу, который торгует вразнос расписанием бегов, мальчишкам-хористам из кафедрального собора и всем таксистам в их машинах. Так как же мне сказать, чей именно это город? А я хотел бы знать.

Ну так вот, был у меня друг Луис Джордан, который нанялся в домашнюю прислугу. Мне поначалу казалось, что для мужчины это не работа, а сам он мне нравился. Столкнулся я с ним первый раз у Джо, в то лето, когда Айлин ушла от меня: очень достойный малый, вот только падок на выпивку. Но ею от него не пахло, и по виду было незаметно – по крайней мере в то время. Богач, на которого он работал, на лето закрыл свой дом и оставил его под присмотром Луиса и его жены. Достойный малый, как я и сказал, с мягкими, пухлыми ладонями и лицом чуть ли не как у священника. А его жена была маленькой и худой, очень приличной, в черном. Когда мы познакомились поближе, он время от времени стал приглашать меня к себе: пропустить стаканчик. Слушайте, голубчик, вы в жизни не видывали такой кухонной плиты – хоть вола зажаривай. Ну мы выпивали, а его жена раскидывала карты на меня, очень деликатно и уважительно, ведь она знала, что у меня неприятности. И вокруг нас и над нами был большой, роскошный, внушительный дом с картинами, изысканной мебелью, но живыми в нем были только мы, как мыши в сыре.

Однажды теплым воскресным днем он провел меня по всему дому. Ванна там была из мрамора, хотя похожа на пыльный камень, и хозяин оставил двадцать костюмов в шкафу, а с собой увез другие: не нагишом же он ходил там, куда уехал. Странное у меня чувство вызвали все эти костюмы на вешалках. А когда мы вернулись в кухню, оказалось, что миссис Джордан дорвалась до бутылки с джином и вытянулась на полу в очень приличной позе, но неподвижная, как труп. После этого я понял, в чем его беда, как он понял мою. Следующей зимой мне довелось проходить мимо этого дома. Там была расстелена красная дорожка, к дверям подъезжали шикарные экипажи. Дверь открылась, и я увидел Луиса Джордана – одетый во фрак, он стоял, как часовой на посту, и впускал гостей, и какие-то юнцы помогали ему. Распрекрасно он выглядел, совсем не как тот малый без воротничка, с которым мы пили на кухне. А миссис Джордан наверняка тоже помогала принимать дам. Ну дело это давнее, и того дома уже нет.

III

Чудного я тоже насмотрелся, это уж точно. Высунул голову из люка и увидел шесть слонов: они вышагивали по Восьмой авеню, держа друг друга за хвосты. Просто их вели на цирковое представление в «Мэдисон-сквер-гарден», но увидишь такое – не захочешь, а всполошишься. Потом был еще бар, куда часто захаживали лилипуты. Названия не помню, но я завалился туда однажды ночью и решил, что спятил, когда ко мне обернулось столько крошечных лиц. Насмотрелся я и всякого другого. Видел, как рассыпали серпантин и рваную бумагу с высотных зданий, видел мельком лицо человека, которому устроили такой прием. Это лицо могло быть чье угодно, но оно казалось белым и ошеломленным. А через неделю никто бы и не вспомнил, как его звали.

Я часто ходил на спортивные матчи вместе с Мартой, и это тоже то еще было зрелище, когда начинались дополнительные иннинги, зрители сидели напряженные и на инфилде начинали расти тени. Ее брат год играл в «Джайентс», его прозвали Шведом Нансеном – рослый блондин с медлительным говором. В свое время подавать он мог наравне с лучшими, но ему больше нравилась работа в поле – странно для мужчины. Помню, как он выбил девятерых игроков «Кабс» в пяти иннингах и какой тогда рев стоял на трибунах. Но на следующий год его подвела рука, и тут уж ничего нельзя было поделать. Какое-то время он играл за Атланту – ему посоветовали пожить на юге, а