Ветер над яром (сборник) - Павел Амнуэль

— Тятя, тять.

Ямщик глянул во все стороны, но лишь сосны да кедры у скалы вперемешку стоят. Перекрестился мужик, слезу утер:

— Эх, погибла моя кровинушка! — повернулся было уйти, а ему опять слышится:

— Да погодь же меня!

Еще раз огляделся. Бурундучишку на сосне, на нижнем суку увидал, удивился: “В это время бурундукам спячка положена. А этот чего?” Однако махнул рукой, дальше пошел. Выбрался на просеку, где лошадь была оставлена Глядь, на санях тот же бурундучишка сидит, не боится. Афанасий в сани бухнулся. Пока ехали, зверек рядом сидел, глазом-бусинкой на него косил, а как село окошками в вечерних сумерках замерцало, пропал, словно и не было. Афанасий на то внимания не обратил, все думал, как жене объявить, что сына-то потерял, да, поди, сама наперед от других узнала, сейчас убивается. Подъехал ко двору, коня распряг, в избу вошел, да так и застыл на месте — Анисья у печки хлопочет, а за столом-то… Фомка чай из блюдечка швыркает. Афанасий чуть не задохнулся от радости, а как первое волненье прошло, он на сына напустился:

— По всей тайге тебя сбился, искал, людей взбаламутил! Как ты тут очутился?!

Фомка только глазами хлопает. Тут уж Анисья вступилась, дескать, только что весь иззябший пришел и слова не скажет. Ямщик в этот вечер Фомку не тревожил более, а на другой день давай выспрашивать: что да как было, да видел ли кошку лесную? Однако Фомка опять ничего не помнил, лишь всплыло в сознании, что лошадь рванулась, и глаза чьи-то из-за деревьев сверкнули. А сколько времени прошло и как до дому добрался… будто в забытьи был. Лишь свет окошек избы родной держался в памяти, и чудилось в тот момент — ростом он совсем крохотный, а у крыльца вырос вдруг. О том и отцу рассказал.

Афанасий в лес сына боле не брал, однако с той поры Фомку самого в тайгу потянуло. Хоть запрещали, тайком все равно ходил. Как-то Егора старого повстречал, вместе стали по сограм, буеракам бродить. Дед много ему передал лесных хитростей: как зайчишек ловить, в какую пору какие коренья целебные собирать, а сам ненароком все про кошку выспрашивал: встречалась ли, нет?

Раз брели по следам заячьим, старик косоглазых хитрые петли разгадывал. Да незаметно в тайгу далеко ушли. И вдруг будто стеной отвесной перед ними скала выросла — не пробраться, не обойти ее, тянулась на многие версты в тайгу. И что за места за этой стеной, никто и не знал. Фомка про Бухтарму и раньше спрашивал, а тут прилип:

— Неужто никому за хребтом побывать не пришлось?

— Бывали люди, да что про то сказывать?

Егор от разговора ушел и сам спросил, на Фомку глянув в упор: встречал аль нет кошку в лесу, ту, что в окне показывалась? Фомка поморгал:

— Так то ж наваждение. Тятька мой так сказывал.

— Ну коли сказывал, — старик ухмыльнулся, — то в деревню айда.

И пошли они из тайги. Однако Фомку оглянуться будто подтолкнул кто и увидел — вершина скалы похожа на кошку сидящую. Отошли сколько-то, образ кошки каменной перед глазами стоит. Опять оглянулся и вспомнил тут: как встретил ее осенью, как в бурундука превратила, как сшибал шишки кедровые, потом как на землю опустился и как опять человеческий образ принял. Тут же и вспомнил, что с ним случилось, когда от лошади-то отстал.

…Только лошадь Афанасия унесла, из-за дерева девка-охотница выглянула, снега глубокого чуть касаясь, Фомку обошла, а где ножку ставила, кошачий след образовывался. Глянула на Фомку, и вмиг он в бурундука превратился. Она кошкою обернулась, к скалам высоким через тайгу побежала, Фомка следом за ней. А как у скал очутились, девичий вид обрела, Фомка парнишкою стал. Сказала она:

— Пойдем ко мне в стражники: Бухтарминску долину, ее богатства несметные стеречь. В Бухтарме жизнь вольная: ни приставов нет, ни нарядчиков. Тебе, вижу, смекалки, ловкости не занимать, в Бухтарме такие нужны. Али еще чуток подрастешь?

Фомка-то согласиться хотел, да услышал вдруг крик отца, ну и высказал: куда ж, мол, отца с матерью? Не бросать же их одинокими?

Девка Фомку по щеке потрепала:

— Правильно сказываешь. Душу твою проверяла. Про родителей не забыл — добрый защитник получится. Чтобы в снегу не угруз, бурундучишкой к отцу отправляйся да перед встречей-то на скалу обернись, тогда и облик человеческий примешь. А коли забудешь, до деревни придется бурундуком добираться.

Фомку в бурундука превратила, сама подошла к стене каменной и будто в ней растворилась. Фомка отца вскоре увидел, да на скалу обернуться забыл. Так и ехал в санях в бурундучьем обличий. Лишь когда вперед отца в избу вбежал, от родного тепла волшебные чары растаяли, и вмиг он человеческий облик принял…

…Пока до деревни Егор с Фомкою добирались, парнишка старику про все это и поведал. Закряхтел Егор, Фомку выслушав:

— Вот оно как. Значит, отпустила до времени, в горы к себе не взяла. Пошто ж тогда объявилась? Неужто и вправду беду предрекает.

Больше Фомку старик ни о чем не спрашивал, лишь про беду предсказанную несколько дней поминал. И вскоре так-то и получилось: золото открыли в горной тайге. Работных рук не хватало, начальство и решило с окрестных деревень в тайгу переселить мужиков. Кто ерепенился — в острог, а там уж плетей не жалели. По весне в Фомкину деревню власти нагрянули, среди них нарядчик Аким оказался, к тому времени приказчиком был назначенный. Немалой властию был наделен, потому Афанасьеву семью первую разорил. Лошадь забрали, Афанасия скрутили, а с ним Фомку. Потом уж старика Егора и остальных повязали, на подводы посадили, в тайгу повезли. Бабам тоже собраться велели да пехом вслед за мужьями отправили. К вечеру деревня будто вымерла.

Привезли мужиков на голое место, одних бараки строить заставили, других шурфы рыть. Весенние ночи холодные, у кого грудь послабей, занедужили. Днем гнус появляться стал, и чем шибче солнышко припекает, тем больше его. Заел, мочи нет. Вот и стали мужики стариков про Бухтарминску долину спрашивать Те робко, с оглядкою — кабы кто чужой не услышал да властям не донес, собравшись у костерка, рассказывали. Запоминал Фомка все, будто в ларчик складывал. Ему и родителям от Сивобокова больше всех доставалось: Афанасий лес корчевал, Анисья уголь жгла, Фомка при строительстве на посылках, оплеухами только и был сыт. Как-то сидели с Егором у костерка, в который уж раз разговор завели про волюшку. Фомка опять и спросил:

— Неужто не довелось никому за скалами в Бухтарме побывать?!

Старик в котелок с кипятком травки подбросил, чаю лесного в кружки налил, сказал, темноту оглядев:

— Мне раз выпало. Давно это было. По молодости вместе с другими бергалами в шахте долбиться пришлось. Все уйти в тайгу собирались. Да как без припасов? С голоду пропадешь. И припасти неоткуда. Думали, пропадем, да Горный Батюшка помог. Одного молодого, Илюху-бергала, из беды вызволил, тропы на перевалах в Бухтарму указал и надоумил, как другим бергалам обрести волюшку. Вот и увел всех Илья. А в Бухтарме луга, пашни богатые, рыбы, дичи, ореха полно. Угодья всем поделили поровну. Нашей семье большой клин целины отвели, однако условились: с Бухтармы никому хода нет — берг-коллегии опасались, царских лазутчиков. Правда, бывало, что и солдаты, бросив службу царскую, к нам на жительство пробирались. Однако не всякому вера была — двое из бергалов перед начальством хотели выслужиться, чужой бедой себе волю купить. На рудник отправились, но дочка Горного память у них забрала: глянула иудам вслед — они путь в Бухтарму позабыли. Явились к начальству, стали докладывать, а им говорят: