Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях - Михаил Юдсон

— Броди, дрожжи! Точу-починяю! Вера — белый оселок разума… Каменные ножи… Ложе из репейника, чаша полыни… Сказка о Хаджи-Жидах… Народ тот еще — сам сон, сам закусон. Неси его!

— Горд он! Замесили Шемы глину на словесном молоке — свет стоит столбом и клином на Изходном Ходоке!

— Книга Агасфирь! И вело нас, как кукол, тащило, а мы только пищали: «Шма-шма» — ползучая цифирь, толпа носителей информации, устное письмо, живая исходящая бумага, пархочастицы бездомные, улиссовы колобки, улиточные килобайты (не зря «байт» — дом на изере) — получили пригоршню текста, дуй до Горы, скачали скрижали и ступай пустыней пересылаться… Из ящика в ящик: exodus, собака.

— Текст: писать «не» раздельно. Всего смысла, что в сей фразе 22 буквы. Плоскомыслие. Табличка. Ниневия клинописная.

— Да еще буквы-то какие дарованы неквадратные — то рейшем скрючит, то вавом сплющит, то шином раздует… Зато пишутся слитно!

— А пархи завсегда воедино, мерзлым катяхом… Очко в очко… Группово… Помните, всем синедрионом драли? Ноги на плечи и — драла! Изход, мотеле!

— Этапы Большого Рывка — стадиальность стад… Пайку-манку урывками, воду через пень-колоду… Правда, горя настоящего не знали, в предгорьях шарились…

— Дерех — их хедер, глина — их Книга, силос — их стилос…

— …и квашни ваши возьмите прежде, нежели они вскиснут, и понесите увязанные в одеждах своих… Вынос теста!

— Беглые игоноши, сброд, сбросивший сбрую, — золотые роты и железные рты, эревравцы… Толки о полку Иго… Кстати, исстари «полк» не толпа с кольями, а — поход…

— Хапанули на дорожку хлебца-насущца и мех воды, супчик в вечно варящий сосуд — супостат — налили, чтоб сохранялся, — и пустились подниматься… Главное — упование!

— А вот я читал, а потом своим умом дошел, что ковчег заветный был источником энергии, компактным термоядерным реактором — то-то они волокли его по кольцевой с упорством термитов, мутируя по дороге…

— Стимул, видать, был…

— Стимул — это бычий пенис, им в Империи пороли рабов за провинности…

— Эко вы, рав Эльдад, страницу загнули! Не туда по Книге скользите! Забыли, что ль, о принципе замкнутости? Налицо вредоносное смещение от грунта нутряного агадического реализма к чужеродному краю излома канона — а там-то обрез… Бойтесь! Во мнимость сползаете! Неравно Лазарь увидит…

— Знаю я вас, рав Шмуэль, вас послушать, так все кругом в га-вне, один вы в тфилине…

— Чувствительно вам благодарен!

— С той поры как придумали финики, иной благодарности не дано… Да и не надо…

— Изойди, нудник. Душа с горошину!

— Пошел ты в берешит с концами!

— Сам иди тяни-читай!

— A-а, заблудились в пустом и тщетном? Не протолкнуться? Щас вострубим!

— Царствие! Память! Трубление!

— С вами, рав Харель, можно по душам разговаривать, только хорошенько гороху накушавшись…

— Надо иметь очень высокую концентрацию паров чеснока — тогда расступятся.

— И как воздвигнется Третий Храм, «трешка», так и разрушится…

— Попран! Предан! Продан!

— …и возникнет за ним последовательно Четвертый, «четвертак»…

— Вдругорядь в окружении бед!

— Опять двадцать пять восемь шесть!

— Не, Четвертому не бывать…

— Поучи коэна масло топить!

— А вот если шойхет на моэля налезет — кто кого сборет? Как вы смотрите, рав Надав?

— Как, как… Да глазом из пирамиды, рав Цион… Изходно.

— Изход неисчерпаем, как электрон, — застываешь мошкой в его янтаре…

— Вышли на секунду — вроде поссать на двор, а сами сидор в зубы, ноги в руки — и давай деру сломя голову!

— Всплакнули под сбитень горячий — слеза горючая! — шапку из рукава в охапку, шубу перекрестили — и двинулись… Ворс колюч, вошебоен снег… Сей блинный выводок…

— Вообще, смехотворное мероприятие… Ицход!

Ялла Бо морщился:

— Ох, Ил, ино они меня уже задолбали своей простотой… Умане! Ума не приложу… Я их слушаю — я прямо худею! Опух от ихней чепухи… Эта бранжа… Прихожалые… Четыре раза закапывал Он свой букварь в землю, чтобы выросла Книга… Республика Дураков! Хацепетовки полустаночные, недоумочные, ревнители полцены… Просто больные душевно! Сплошные Шуки и Мошке… Разносчики! Ортодоксальная болтовня о появлении хвостатой звезды, о гладе и заморенье червячка… Какой-то мезузозой!

Пиит, кифаред, выцедил лафитничек («не пьем, Господи, лечимся!») и продолжал, жуя рваный моченый финик:

— Вообще Изход, мне мнится, не есть тупой путь плоти, сдвиг физических объектов в пространстве. Это скорее, в первом приближении, духовное странствие, аллегория. Есть такой свиток «Шестокрыл» — шерстобиты свили, влачась в норах. Нов бит! В день новомесячья пришли они в пустыню… Рассыпаясь в извинениях за опоздание… Прискакали, покинув свой тесный и душный буфет… Теория пустынных волн и струн по Фридману. Выброс из мира снежных пирамид, из земли ила, из Дельты тел перемещенье — душа стремится к приращенью! О, человечий клин! К иным пастбищам! Аппель-поверка, апрель-чаровник, клифт-телогрейка, транспорт-теплушка… Иди-гуляй, Моше-тащи! Я, гля, был в духе в день воскресный, когда мы вышли со Двора… Собравши скарб, покинули дом скорби… Трава, дрова — все в горн… Мы кузари!.. А вы, босяки, — Ялла Бо вяло обвел рукой слушателей, — салом заплыли… Из вас уже можно свечи топить… Прожорливые жерла! Общество нечистых тарелок…

На столе, надо сказать, да стояло немало фарфоровых тарелок с ошметками белого мяса — белое на белом — в застывшем жиру — гойня. Степенные-обжоры руки о бороды вытирали, и те лоснились — уж жрать тело с хренком-с, так чтоб по бороде текло! Служки-челядинцы, переносчики вкусненького, озирая чревоугодья, подносили съестные припасы — негусто, с умом — тут смотри в оба, каждый гость в присест мог умять несчетно, загребая корочкой питы гороховую намазку — заодно следили, потешаясь, чтоб почтенные-объедалы не вырывали куски у ближнего, ох дрязги, а то некоторые едоки были вдрызг уже, да ебипет вам в рот, до паросячьего визгу. Даже с пола норовили поднять, пока микробы не облепили. Кряхтели сыто. Слышалось — еле плели с задыханьем, ковыряя в ушах зубочисткой, пузо колышется, пузырь переполнен:

— Осмотрительный обед…

— Безубойное питание. Накушались с душой.

— Спросить разве что еще ендову селянки с кнейделехс…

— Потом бздением изведешь. Музыкальное блюдо. Щи Давида!

— Да, добавы не осилить… Хотя… Принцип дополнительности!

— Ay, швицер слопал шницель, эге-гей!

— Молчи, гад. Еду накличешь!

— И разжирел Иешурун, и стал упрям…

— Выпьем за то, чтоб не лопнуть!

— На десерт посты и молитвы хороши также выдержанные, братие, пост-пархидаизм…

Пиит, капнист этакий, вдруг вскипел:

— Эй, аршинники, лопари глазозадые, пророки назад! Заладили, молитвы-шмалитвы! Вы, накипь кипастая, даже не ощущаете, кто ныне средь вас!

Он повернулся и с ухватистой силой дернул Ила за руку, чтоб встал и показался:

— А пред вами вживе кромсатель аразов, разрывной дум-дум, двуногий меч пустыни, герой песков! Кавалер «Пурпурной Розы»!

— Кто-кто? Как их фамилия-то — Аразов?

— А с виду и не скажешь, заурядный стольник-разливала, убери-принеси… Кум-кум… Кавалер ордена Сутулого…

— Герой с дырой.

— Сподники и орден — на иную терру.

Ил стоял по стойке — гордый, стройный, сын Изхода-по-струнке, строевик-воитель, бывш. Страж Республики — холодно смотрел поверх голов. Головы разевали рты:

— Аразы… Тоже — фантазмы… Ветряки… Воевал он, винохлеб, как же… Головой бился!

— Гм, искушение. Аразы в русле пустыни… Разговоры слыхали мы. Не хлебом жив, а — даром. Отшемник! Ну-ка, чебурахнись духом, сынок, развлеки…

— Ты еще, братишка, за Красное море нам бухти… Про скрип уключин у триер… Герои-красноморцы. Там такие ежи на дне… Надолбы! Парафразы и аллюзии, мидраши да раши! А двугорбый плезиозавр — аразское домашнее длинношеее ездовое!..

— У аразов, сказывают, красные кровяные тельца овальные — поэтому у них, хуцпырей, кровь не густеет, им обезвоживание не грозит. Прямо в песке живут.

— Да вообще, говорят, Якирск — селенье мертвых на краю дней, Музеон. Городок в аразовой табакерке…

— Аразов нет, — решительно заявил уман брадатый с дальнего конца стола. В бороду у него были вплетены красные нитки, при этом и лик весьма красен имел — как Краском из страшной сказки.

— Как это нет, когда литпамятники есть, — веско вмешался пиит. — И я их изучал, рылся в окаменелом. Аразский эпос «Поэма об освобожденном труде»… Попрошу не ржать!

Пиит обхватил лоб и нараспев зачитал:

— «Я полз по какой-то дороге песчаной, сбирая обломки листьев травы, но ничего не собрал — кто-то, уж не первый ли встречный, уже прополз раньше меня…» Вот как дедам-Стражам пришлось хлебнуть — охранять этих ползунов!