Русская дива - Эдуард Тополь

Никто не знал, достоверны ли эти слухи, или это городские власти пытаются пресечь нелегальную сдачу комнат в аренду жителями Бреста, или эти слухи распространяют обитатели коммунальных квартир из зависти к большим доходам владельцев частных домов. Но как только Неля услышала про толченое стекло, она сказала Иосифу:

— Ни в какую квартиру мы не поедем, даже в хоромы!

— Но в гостиницу нас не возьмут, у нас нет паспортов!

— Значит, будем ночевать здесь.

— На морозе? Ты с ума сошла! Минус пять градусов!

— Люди ночуют, — сказала Неля и стала вынимать одежду, простыни, одеяла — все теплое, что она, слава Богу, запихала в дорожные чемоданы.

— Давай снимем комнату, и я не буду спать ни минуты! Буду сидеть над вами, как часовой.

— Из тебя часовой! — усмехнулась Неля. — Это Белоруссия! Убьют по башке лопатой. Тебя не жалко, но детьми я рисковать не буду. — И стала раскладывать пустые чемоданы топчаном, как делали все эмигранты на привокзальной площади.

Рубинчик знал Нелин характер — если она ожесточалась, спорить с ней было бесполезно, она могла сунуть руки в огонь и держать их там из принципа. Дети, уже изрядно промерзшие, с разом засопливившимися носами, удивленно смотрели на свою мать.

— Мама, я тут спать не буду, — заявил Борис. — Я хочу домой. Дома тепло.

— Папа, а если звери придут? — спросила Ксеня.

— Я сейчас вернусь! — Рубинчик, перешагивая через чемоданы и узлы эмигрантов, решительно пересек еврейский табор, протиснулся сквозь толпу к закрытой двери вокзала и громко застучал в нее кулаком.

— Еще один! — недовольно сказал в темноте женский голос.

— Сейчас по шее схлопочешь, этим все кончится. Лучше прекрати, — посоветовал мужской.

Но Рубинчик продолжал стучать, в нем еще сохранился апломб московского журналиста, перед которым не так давно были открыты все двери и ради которого даже взлетали вертолеты полярной авиации. Наконец открылась и эта дверь, в ней стоял молодой милиционер. Он был ростом с Рубинчика, скуластый и прыщавый, с косой челкой на узком лбу.

— В чем дело? — спросил он. За его спиной в полутемном зале ожидания Рубинчик увидел густое скопище эмигрантов — люди спали на скамейках, на полу, на подоконниках. Но все же там еще было какое-то место.

— Я журналист, — сказал Рубинчик и показал свое удостоверение члена Союза журналистов. — Вы не имеете права держать детей на улице! Я хочу видеть дежурного по вокзалу!

Он не успел закончить, как милиционер стал закрывать дверь. Но Рубинчик, взбешенный таким презрением этого мальчишки, сунул ногу меж дверей и ухватился за нее двумя руками, не давая закрыть.

— А ведь в морду дам, — миролюбиво сказал милиционер.

— Дай! — сказал Рубинчик.

И в тот же миг сильный тычок кулаком в нос послал его в нокдаун. Рядом охнули женщины, мужской голос сказал: «Я ж предупреждал!» Но — непонятно, каким образом, — Рубинчик не убрал ногу из щели и не оторвал руку от двери.

— Лучше отпусти, — снова сказал милиционер тем же миролюбивым тоном. — А то щэ вдарю, сильней.

Чувствуя, что из носа потекло что-то теплое, Рубинчик тем не менее сказал:

— Вы не имеете права! Дети на улице…

И услышал рядом голоса поддержки: «Мародеры!.. Хуже фашистов!.. Они нарочно устраивают тут нам соковыжималку, чтобы выжать последнее!..»

— Ты яврей? — вдруг громко спросил милиционер у Рубинчика, перекрывая ропот толпы.

— Ну и что? — запальчиво ответил Рубинчик. — Детей вы не имеете права морозить!

— А у евреев союз с Богом. Он вас согреет, — усмехнулся милиционер и вдруг сильным боксерским ударом в скулу буквально отшвырнул Рубинчика от дверей. — Пошел на фуй! — заключил он, но не закрыл дверь, а сказал охнувшей толпе: — И цыть! Кто шуметь будет, вообще не уедет! Ясно?

Евреи тут же затихли. Какая-то старуха склонилась в темноте над Рубинчиком, стала утирать кровь с его небритого лица. Какой-то толстяк, осторожно отставив футляр виолончели, покопался в грязном сугробе, набрал изнутри чистого снега и посоветовал: «Приложите ему к носу. Холод сосуды закроет». И еще несколько человек суетливо открывали свои чемоданы и дорожные сумки и доставали бинты, тампоны, йод…

Перехватив воздух окровавленным ртом, Рубинчик открыл глаза. Вокруг стояли люди, которых он встречал в поезде, в брестской привокзальной толчее.

— Я же вам сказал: не надо их трогать, — заметил какой-то бородач, грея в объятиях худенькую блондинку.

— А насчет Бога он абсолютно прав, — сказал голубоглазый мужчина с двумя рослыми детьми. — Если Бог нас не выдаст, то и антисемит не съест.

Толпа засмеялась, послышались новые шутки:

— Это как в том анекдоте. Еврей приходит к Богу и просит: «Господи, сделай меня гоем!..»

Тут пришла Неля с детьми.

— Папочка! — закричала Ксеня и бросилась к Рубинчику.

— Подожди, не испачкайся. — И Рубинчик предупредительно вытянул руку, чтобы Ксеня не измазалась в его крови. И встал.

— Доигрался! — презрительно сказала Неля и, встретив прямой взгляд голубоглазого левита, подхватила на руки сына и ушла, не оборачиваясь, назад, к своим чемоданам, на которых она соорудила для детей нечто вроде спального мешка.

Рубинчик пошел за ней, дочка держалась за карман его куртки, говоря:

— Папа, мне тут страшно. Поедем домой. Ну, пожалуйста!

Он обнял ее одной рукой:

— Ничего, дочка. Не бойся. Я с тобой.

— А почему тебя били?

Он промолчал, он не знал, что ей сказать.

— Папа, а почему мы евреи? Я не хочу быть еврейкой. Евреев все не любят и бьют.

— Не все, дочка. Есть страны, где евреи самые сильные.

— А мы туда едем?

— Конечно.

— А это далеко?

— Теперь уже близко.

— А тебя больше не будут бить?

— Нет, дочка. Не бойся.

Она прижалась головой к его бедру:

— Папочка, я тебя очень люблю.

«Господи, — подумал Рубинчик, — как она повзрослела — всего за одни сутки!»

63

Через час Рубинчики стали, как все — смирившейся еврейской семьей на ночной привокзальной площади в холодной и снежной белорусской ночи, посреди враждебной страны, которая закрыла перед ними все двери и окна, а если и открывала их, то только для того, чтобы вырвать еще несколько сот рублей, двинуть кулаком в морду или подсыпать ДДТ в детскую кашу.

Согревая дыханием сына, завернутого в одеяло, Рубинчик поймал себя на том, что мысленно уже давно молится Богу: «Только спаси детей! Ничего не надо — только спаси детей! Господи, спаси детей! Спаси детей!» — и раскачивается взад и вперед, как старые евреи в московской синагоге и как все его предки во время молитвы. Кто знает, может быть, именно благодаря такой же молитве своего отца и он остался жив в том роковом 1941 году.

А рядом, в соседней группе людей, какой-то пожилой мужчина с деревянной культей вместо левой ноги занимал своих соседей рассказом:

— Вы представляете, что такое собраться за восемь дней? Главное, у нас нужно со всех прокатных бюро принести в ОВИР справки, что ты им ничего не должен! Но это же Минск — 28 прокатных пунктов по всему городу, а я инвалид войны и после инфаркта. То есть я вам скажу между нами: это наша вина, еврейская. Брали, понимаете, перед самым отъездом радиоприемник или велосипед напрокат, совали в багаж и — поехал он со всеми делами в Израиль! Так несколько приемников и уехало. Или телевизоров — я знаю? А КГБ много не надо, им только дай зацепку: «Ага, жиды, теперь мы дадим вам перцу! Гоните справки со всех прокатных пунктов!» И в таких условиях они мне дают восемь дней на сборы. А почему? Потому что я шесть лет в отказе, но тихо не сидел, нет! У нас была группа активистов-сионистов во главе с полковниками Давидовичем и Овсищером. Про Давидовича вы, конечно, слыхали — герой войны, командир полка и написал книгу «Отпусти народ мой!», ее по «Голосу Израиля» все время читают. Ну, они ему за это — что вы! Звания лишили, пенсии лишили, у него инфаркт — «скорая» его отказывается везти, такой у них приказ: не лечить Давидовича! А Овсищер был, между прочим, во время войны командиром авиационного полка, летчиком-истребителем, и к самому Паулюсу летал нашим парламентером от Ставки Верховного Главнокомандующего! Можете себе представить — таких ребят эти долдоны посадили в отказ! Ну? Так они этим антисемитам такие фокусы устраивали — ой-ой-ой! Ничего не спускали! Как антисемитская статья в газете — так протест! Как антисемитская книга — снова протест! Сто подписей, двести подписей, пятьсот подписей собирали! Помните, книга вышла «Осторожно: сионизм!»? — протест! «Проповедь расизма и разжигание национальной вражды» — письмо в ООН, Брежневу и американскому конгрессу! Я тоже подписал. Сначала я боялся, честно вам скажу. Думаю: как можно так открыто? Ведь сгноят в отказе! А потом думаю: ладно! Если я с фашистами за Россию воевал, в девятнадцать лет уже батальоном командовал, то с КГБ за Израиль тем более повоюю! И между прочим, все западные газеты наше письмо напечатали. Шум, скандал, КГБ Давидовичу и Овсищеру телефоны отключили. И тогда они приходят ко мне, Давидович и Овсищер, ага, и говорят: «У нас отключили телефоны, а через пару дней День независимости Израиля. Так мы хотим с твоего телефона позвонить в Израиль, передать Эшколу поздравление для израильского народа. Ты не боишься?» Я говорю: «Вы, конечно, полковники и Герои Советского Союза, но и я капитан. Звоните!» «Только имей в виду, — говорят, — будут у тебя неприятности. После этого звонка, можешь не сомневаться, телефон у тебя отключат». Я говорю: «Пожалуйста, ребята, звоните!» И они позвонили премьер-министру Израиля!..