Волшебный камень - Николай Асанов

— Вести несу, бежать надо.

— Ну, ин мир доро́гой!

— Прощай!

Плотик остался позади, но еще долго видел его Иляшев, взбираясь на голые скалы. И бранил себя, что совсем разучился ходить. Даже добрая весть не прибавляет силы.

На Чувале он узнал, что Христина еще вчера уехала на катере леспромхоза в нижний город, — там ее ждут учиться. Заметив, как потускнел лицом старик, люди забеспокоились, не случилось ли чего в верховьях, не надо ли что передать Диковинке. Кто-то вызвался спуститься на Велс, к телефону, передать весть, — долог ли путь в сорок верст для доброго человека!

— Не надо, — сказал Иляшев.

С Чувала он спускался не торопясь, с попутными лодками, с плотовщиками, что гнали последние плоты с оружейной болванкой на понизовые военные заводы. Будто что-то оборвалось в душе старика, когда он узнал, что была рада Диковинка уехать, была веселая и довольная в час отплытия.

Никто не шел по осенним рекам снизу вверх, люди торопились из лесов к теплу, не у кого было спросить, успела ли Христина к пароходу или ждет следующего. Да и не хотелось Иляшеву спрашивать об этом. Пусть будет, как хочет судьба!

Все лето не был Иляшев на реке и теперь с удивлением смотрел, как буйно жила она в последние дни перед льдом. Останавливаясь на ночлег в охотничьих избушках или на лесопунктах, видел Иляшев много пришлого народу. В иной избушке ночевало по двадцать — тридцать человек: плотовщики, сеновозы, лямочники, поднимавшие на дальние участки последние барки с продуктами. Вниз шли плоты елового леса на бумажный комбинат и кошели березовой болванки с участков Луниной на оружейные заводы, на лыжные фабрики. В одном месте перегнал Иляшев целую матку плотов из разобранных срубов. На плотах горками лежали косяки дверей, наличники для окон, рамы, простенки. Это гнали срубленные в верховьях дома для Сталинграда.

Об одном теперь жалел Иляшев: не мог он вернуться обратно к Нестерову, чтобы принести добрые вести хотя бы ему. Чем дальше вниз уходил старик, тем больше новостей сообщали ему. Иляшев стремился узнать и запомнить все, будто собирал новости для передачи Нестерову. С гордостью и радостью произносил он, запоминая, неизвестные мудреные названия: Тамань, Мариуполь, Нежин, Унеча, Днепропетровск.

Перед Красногорском Иляшев вдруг вышел из лодки, поблагодарил своих попутчиков, сказал:

— Однако кости мои размялись, можно идти обратно. Кормили меня хорошей пищей, чаем поили, теперь я сильный.

Сколько ни уговаривали его попутчики, он не соглашался остаться с ними. Тогда один из рыбаков вспомнил, что заказывал Иляшева в город сам секретарь.

— День, пути остался, Филипп Иванович, нельзя обижать Саламатова! А там, может, в верховья пойдет катер, будут грузы завозить для лесорубов, с ним и вернешься! Слышь, нет у Саламатова известий о твоем геологе.

— У меня есть! — гордо сказал Иляшев и сел обратно в лодку.

Иляшев подплывал к Красногорску утром. Далеко, за береговыми бонами, направляющими молевой лес на запань, грузился катер, стояла на берегу большая толпа. Иляшев узнал среди других Христину. Он вдруг склонился к веслам, закричал:

— Греби скорее, я ее, однако, догнал!

В четыре руки гребцы толкнули лодку так, что она врезалась в берег. Иляшев выпрыгнул, словно молодой, взмахнул рукой.

— Диковинка, пошто ты ушла, когда твоя помощь требуется?

— С Нестеровым что-нибудь?

— Торопись, Христина. Не придешь — горе будет.

Тут он увидел среди толпы начальницу, Саламатова, десятка два знакомых ребят из главной десятилетней школы, что бывали когда-то в его заповеднике на Красных горах, учились охотничьему и лесному делу. И среди них стоял какой-то старый человек, пожалуй, постарше и самого Филиппа, и кричал, и суетился, и размахивал руками, словно он-то и был самым молодым из всех. Иляшеву стало неловко, что так выдал Христину. Но Диковинка, будто не видя никого, спрашивала:

— Он еще там?

— Там, — тихо ответил Филипп.

— Да-ты не бойся, Филипп Иванович, это все свои. Саламатов разрешил нам поехать на Сполох.

— А ты же хотела на низа.

— Значит, в будущем году.

— А как же начальница?

— Она сегодня уезжает. Вот сдаст нам имущество — и на пароход. Саламатов выхлопотал ей перевод в Москву.

— А это кто такой? Сам седой, а играет, как маленький олененок? У нас будто таких не бывало? — указал Филипп на смешного старика.

— А это главный начальник Нестерова, академик! — шепотом, сделав почему-то страшные глаза, сказала Христина. — Приехал помочь Сергею Николаевичу…

— Академик? — удивился Иляшев. — Это что же, выше генерала?

— Если по штатскому делу считать, так выше!

— Скажи на милость! — Иляшев покачал головой. — Видал я губернских генералов, когда еще молодой был, — но тогда таких веселых, чтобы в лес на выручку человеку ехали, не было. Тогда они только на охоту ездили!

— Это наш академик, свой.

Иляшев хмыкнул, ничего не ответил и тихонько подошел к академику. С суровым вниманием рассматривал он Холмогорова, стоя в сторонке, пока его не окликнул Саламатов:

— Филипп Иванович, вот товарищ Холмогоров хочет с тобой познакомиться. Скажи ему, есть алмазы?

Иляшев подал руку лопаточкой, вгляделся в веселые глаза старика и, облегченно вздохнув, ответил:

— Будут!

Отойдя к Христине, сказал, будто поверял секрет:

— А он добрый человек.

И с увлечением принялся переносить грузы на баржу.

— А ты куда, Филипп Иванович? — спросила Христина.

— Я с вами, — гордо ответил Иляшев. — Вышла мне теперь такая тропа, что, будь годов поменьше, стал бы я инженером. Академиком не стал бы, командовать не умею, а инженером стал бы. Всю жизнь смотрел на то, что живет и ходит по земле, а теперь узнаю, что живет и лежит в земле. Много узнал, а еще больше хочется.

Добровольцы прощались с родными и занимали места на катере и на барке. Варя расписалась в ведомости, передала ее одному из пареньков и медленно пошла к городу. На косогоре она остановилась, позвала:

— Филипп Иванович!

Иляшев догнал ее.

— Он ничего не передавал для меня?

— Нет.

Помолчав немного, отвернулась от Иляшева, потом вытерла глаза и протянула руку:

— Прощайте, Филипп Иванович!

— Прощай, девушка, — тихо ответил старик.

Спустившись к катеру, он еще раз оглянулся. Варя шла по гребню горы, гордая, красивая, с высоко поднятой головой. Старик пробормотал про себя:

— Дай бог тебе счастья!

Как будто услышав его слова, она остановилась на мгновение, помахала ему рукой и скрылась за домами.