Встретимся в Силуране! - Ольга Голотвина

А какую бурю вызвали неосторожно брошенные кем-то слова: «Заодно и за детьми присмотришь…»

Звенящим от обиды голосом Ильен потребовал, чтобы ему объяснили: о каких это детях идет речь? Ребенок здесь один — вон, завопил в мокрых пеленках! А его, Ильена, поздно пеленать! Он намерен спасти своего короля! Ильен Звездный Луч из Рода Ульфер ничего не боится и готов отдать жизнь за…

Мальчик оборвал гордую тираду, заметив, каким взглядом смотрит на него Хранитель.

— Ну, все, — хрипло сказал Ралидж, вставая и отстегивая Саймингу. — Кончилось, парень, мое терпение. Сейчас я тебе устрою… за все хорошее. — Он снял кожаную перевязь и не спеша сложил вдвое. — Вечно скулишь, что я к тебе не как к родному?.. Ну, я тебя сейчас как родного… мало не покажется!

Ильен не сразу понял, что Хранитель собирается делать. А когда понял — завизжал, метнулся под стол, вынырнул с другой стороны и протестующе завопил:

— Это нечестно! Мой дедушка тебя никогда… даже пальцем!..

— Я твоему дедушке так нервы не трепал! — рявкнул Ралидж, высоким прыжком перемахнул стол и вцепился мальчишке в плечо. Тот безнадежно дернулся и зажмурил глаза, ожидая первой в жизни порки.

И ничего не произошло.

Осторожно приоткрыв глаза, Ильен с облегчением увидел, как на лице Хранителя гнев сменяется озадаченным выражением.

Выпустив плечо мальчишки, Ралидж начал застегивать на себе перевязь.

— Вообще-то трепал… — неохотно признался он. — Еще и похуже трепал…

— Ладно, — вмешалась Ингила, — раз мальчишка рвется в дело, могу взять его с собой. Ты, малыш, вроде говорил, что умеешь играть на лютне?

— Немножко… Я в Ваасмире у одного купца жил, его жена меня учила… — зачастил Ильен, от волнения пропустив мимо ушей оскорбительное слово «малыш».

— Вот хорошо, а то с нами Рифмоплета не будет. Без музыки что за представление… Ой-ой-ой, чуть не забыла! Дорогу-то мне никто не растолковал! Как я завтра до тюрьмы дойду?

— До тюрьмы? — подмигнул Рифмоплет. — С нами-то? Да любой дорогой!

41

Стражник в фиолетовом плаще и чешуйчатом шлеме ошарашенно вертелся на месте, отпихивая древком алебарды то вьющуюся юлой худенькую девчушку, то коренастого типа в пестром плаще циркача, то меланхоличную морду невзрачной лошаденки, то белобрысого мальчишку с лютней, то рослого мужика.

— Дя-аденька, ну, пожа-алуйста!.. Дя-аденька, ну, доз-во-оль!..

— Всё как договаривались: капусты два мешка, да такая отборная, кочан к кочану…

— Это в городе траур, это в городе плясать нельзя, но здесь-то не город! Правда-правда-правда!

— И репы мешок, без обману, честь по чести…

— Дя-аденька, ну, ради всех бого-ов!..

— Дорогу развезло, кобылка еле тянет, но мы — честь по чести, как уговор был… брюква еще…

— Нам тоже как-то жить надо, благородный господин! Ведь не мы же короля убили, а из-за траура этого — хоть с голоду помирай! Верно-верно-верно!

— И еще яйца в плетенке, соломой переложены… стухнут яйца-то…

— Дя-аденька… ну, сде-елай милость!..

— Он пустит нас, братик, пустит! У благородного господина глаза добрые! Он пожалеет маленькую циркачку и ее семью!

Глаза у стражника были не добрые, а ошалевшие.

— А ну, молчать! — рявкнул он наконец. — Заткнись, егоза настырная, и братишке своему вели не ныть! И ты замолкни… брюква деревенская!

Все было напрасно. Грозный окрик утонул в причитании, мольбах, хныкании, упорном перечислении мешков с овощами…

Зато совсем иное действие произвел негромкий голос из-за спины стражника:

— Что здесь происходит?

Разом воцарилась тишина. Даже крестьянская лошадка опасливо попятилась, перестукнув копытами по подъемному мосту. Как будто даже она, саврасая дуреха со спутанной гривой, поняла, что Хранителя замка лучше не сердить.

Тяжелой неспешной походкой грузный седой человек обогнул застывшего стражника, шагнул на мост.

— Почему ворота нараспашку?

Стражник обрел голос:

— Господин, тут овощи для кухни привезли… вот эти двое… Мы с напарником мост опустили… чтоб телега… а тут эти набежали…

— Благородный господин! — взмолилась циркачка нежным, жалобным голоском (словно не она только что вопила на всю округу). — Не гневайся, выслушай бедную маленькую актрису! Мы отстали от труппы — я, муж и братик… Пришли в Джангаш — усталые, без медяка… а здесь — траур! Горе, оно, конечно, горе, а только нам же работать надо! А городская стража нас — в шею! Но тут же не город! Мы…

— Так, понял! — перебил ее старый Тагитум. Циркачка тут же смолкла. Хранитель обернулся к стражнику: — Овощи — на кухню. Мужики пусть ждут: шайвигар вернется из города — расплатится с ними.

— Оно так, оно все честь по чести! — обрадовался рослый мужик, державший саврасую под уздцы. Второй крестьянин деловито затягивал потуже веревки на мешках.

Тагитум раздраженно махнул рукой. Телега загремела по мосту. Хранитель обернулся к циркачам:

— За ворота пустить не могу: замок у нас, сами понимаете, не совсем простой… А подзаработать дадим. Прямо здесь, под стеной, и начинайте представлением. Место ровное, удобное. Я за женой пошлю, пусть с башни поглядит. Стражники, кто от караула свободен, могут подняться на стену, посмотреть. Что уж вам бросать будут — не знаю, а от меня держите… вот…

Звякнули монетки. Циркачка восхищенно взвизгнула и колесом прошлась по мосту, спеша туда, куда указала рука Хранителя.

Опустевший мост начал со скрипом подниматься. Тагитум проводил взглядом телегу. Лениво подумал, что оба крестьянина — рослые, крепкие парни, из которых вышли бы прекрасные наемники.

Внезапно что-то шевельнулось в памяти. Молодой крестьянин, что крутится возле телеги… почему на миг показалась знакомой его фигура, его походка? Захотелось окликнуть парня, взглянуть в лицо…

Но в этот миг на стене послышались веселые крики стражников, снизу отозвались голоса их товарищей, спешивших поглазеть на нежданную потеху. Забыв о странном крестьянине, Хранитель подумал, что надо позвать жену — пусть старуха полюбуется на представление…

Стоя на крыльце, кухонный слуга снизу вверх взирал на мужичье с их полудохлой клячей и грязными мешками.

— Вы что же думали, — с бесконечным презрением процедил он сквозь зубы, — я с вашей капустой возиться буду? Ну-ка, по быстрому ее сюда волоките!

— Мы подряжались довезти, а не мешки ворочать… — запротестовал младший из крестьян — черноволосый, с дерзкими серыми глазами.

И слова эти, и весь независимый облик парня не понравились кухонному слуге, который считал себя куда выше двух жалких земляных жуков, рожденных, чтобы копаться в грядках.