Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий - Юрий Михайлович Лотман

М., 1951. С. 10, 19). К этому же времени относятся и язвительные выпады П против фрунтомании Александра I, его покровительства Аракчееву и все более реакционной внешней политики. См.: «Сказки. Noël», эпиграммы. Не исключено, что в конце пребывания в Петербурге П начал вынашивать планы личного участия в цареубийстве. Тема эта появляется в надписи «Се самый Дельвиг тот…» (см.: Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. М., 1951. Т. 1. С. 47–58). Ю. Г. Оксман видел намек на нее в послании «К Чаадаеву», видимо, о том же говорил П в неотправленном письме к Александру I летом – осенью 1825 г. (см.: XIII, 227). Эволюция отношения П к Александру I в основном совпадала с эволюцией взглядов декабристов.

Ссылка на юг закрепляет в высказываниях П о царе тон личной насмешки. Он не только «Август» (а позже – «Тиверий»), но и «Иван Иванович» («Ты знаешь, что я дважды просил Ивана Ивановича о своем отпуске чрез его министров – и два раза воспоследствовал всемилостивейший отказ. Осталось одно – писать прямо на его имя – такому-то, в Зимнем дворце, что против Петропавловской крепости» – XIII, 85–86), и «Цензор» («Чорт с ними и с Цензором» – XII, 219). Своеобразной вершиной этой цепи насмешек является «Воображаемый разговор с Александром I» (см.: Бонди С. Подлинный текст и политическое содержание «Воображаемого разговора с Александром I» // Лит. наследство. 1952. Т. 58. С. 167–194). Однако одновременно П не оставлял мысли оценить деятельность Александра I как «главы царей» в более серьезном жанре («Недвижный страж дремал на царственном пороге…», 1824 – II, 310–312). В 1822 г. в стихотворении, не предназначенном для печати и свободном от оглядки на цензуру – «Послании цензору», П наметил такую концепцию царствования Александра I: мрачному периоду господства Аракчеева и мракобесия Магницкого противостоит

Дней Александровых прекрасное начало (II, 270).

В стихотворении 1836 г., обращенном к друзьям-лицеистам («Была пора: наш праздник молодой…»), П вспомнил Александра I 1815 г., окруженного ореолом победы и славы. Тем более примечательно, что в сохранившихся отрывках десятой главы образ умершего царя лишен каких бы то ни было оттенков – он дан в едином и безусловно сатирическом ключе, восходя по способам художественного решения к эпиграммам и «Сказкам. Noël» (1818), а не к «высокой» лирике типа оды «Вольность», стихотворения «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» и др. Эпиграмматический стиль, перенесенный в обширное историческое повествование, вызывал, с одной стороны, ориентацию на Тацита («великого сатирического пис<ателя>», по выражению П – XI, 316), а с другой – на «Дон-Жуана» Байрона.

<1>, 1 – Вл<аститель> слабый и лукавый… – Ср.:

Недаром лик сей двуязычен.

Таков и был сей властелин:

К противочувствиям привычен,

В лице и в жизни арлекин (III, 206).

Обвинение Александра I в лукавстве и двуличии широко было распространено среди современников. Наполеон называл русского императора «византийцем». Наблюдавший царя во время Венского конгресса Михайловский-Данилевский записывал: «Опыт убедил его, что употребляли во зло расположение его к добру, язвительная улыбка равнодушия явилась на устах его, скрытность заступила место откровенности <…> Перестали доверять его ласкам, если он кому-либо их оказывает, и простонародное слово “надувать” сделалось при дворе общим; может быть, оно не для всех будет понятно, но кто хорошо знает нашу эпоху, согласится, что оно и есть лучшая характеристика оной» (цит.: Шильдер Н. К. Имп. Александр Первый, его жизнь и царствование. СПб., 1897. Т. 3. С. 273–274).

2 – Плешивый щеголь враг труда… – Плешивый – в песне XIV «Дон-Жуана» Байрона Александр I назван «плешивым фанфароном»; ср. в воспоминаниях Смирновой-Россет: «Вошел Александр Павлович, тотчас повел рукой по своей лысине» (Смирнова-Россет. С. 89). В дневнике 1834 г. П записал свой разговор с великим князем Михаилом Павловичем: «Разговорились о плешивых: – Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молоды оплешивливают. – Государь Ал<ександр> и К<онстантин> П<авлович> оттого рано оплешивили, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса; на морозе сало леденело, – и волоса лезли» (XII, 334).

Враг труда – ср.: «И делом не замучен» (II, 69). В «Воображаемом разговоре с Александром I»: «Помилуйте, А<лександр> С<ергеевич>. Наше царское правило: дела не делай, от дела не бегай» (XI, 23). Антитетический по отношению к Александру I смысл имеет стих о Наполеоне: «…мучим казнию покоя» (III, 252). В Николае I П позже будет в противоположность его старшему брату подчеркивать деятельный характер.

Обвинение Александра I в лености было широко распространено: «…в жилах его вместе с кровью текло властолюбие, умеряемое только леностью и беспечностью» (Вигель. Т. 1. С. 161).

<2>, 1 – Его мы очень смирным знали… – Речь идет о поведении Александра I в период военных неудач. Особенно «смирным» был император в те месяцы Отечественной войны, когда он, покинув, по требованию военных, отступающую армию, укрылся в Петербурге. 18 сентября 1812 г. он написал сестре Екатерине Павловне потрясающее по «смирению» письмо: «Относительно таланта, может, у меня его недостаточно: но ведь таланты не приобретаются, они – дар природы. Чтоб быть справедливу, должно признать, что ничего нет удивительного в моих неудачах, когда я не имею хороших помощников, терплю недостаток в деятелях по всем частям, призван вести такую громадную машину в такое ужасное время и против врага адски вероломного, но и высоко талантливого, которого поддерживают соединенные силы всей Европы и множество даровитых людей, образовавшихся за 20 лет войн и революций» (Русский архив. 1911. № 2. С. 307). Жалобы Александра I на отсутствие «хороших помощников» лишь обнаруживали его полную неспособность разбираться в людях – в этом же письме он пренебрежительно отзывается о Барклае-де-Толли, Багратион, по его мнению, «ничего не смыслит» в стратегии, у Кутузова «лживый характер». Письмо в целом демонстрирует крайнюю степень растерянности.

3–4 – Орла двуглавого щипали / У Б<онапартова> шатра… – Поражение под Аустерлицем, Тильзитский мир, неудачи первых месяцев войны 1812 г. привели к крайнему падению авторитета царя. Образ ощипывания символа русской императорской власти у шатра Наполеона имел обобщенный характер и относился ко всем этим событиям. Однако в основе его лежала вполне конкретная деталь: Тильзитские переговоры велись в палатке, разбитой на плоту на середине Немана, между враждующими армиями. Хотя эта территория считалась нейтральной, Наполеон прибыл на плот специально несколькими минутами раньше и встречал русского императора как хозяин. Внешне радушный, жест этот по сути был оскорбителен: получалось, что Александр прибыл как побежденный в шатер своего врага.

<3>, 4 – Б<арклай>, зима иль р<усский> б<ог>… – Об отношении П к Барклаю-де-Толли см. стихотворение «Полководец» – III,