Генерал Багратион. Жизнь и война - Евгений Анисимов

«Не забуду никогда, — вспоминал Денис Давыдов, — тяжелой ночи, сменившей этот кровавый день. Арьергард наш, измученный десятисуточными битвами и ошеломленный последним ударом, разразившимся более на нем, чем на других войсках, прикрывал беспорядочное отступление армии, несколько часов пред тем столь грозной, стройной и красивой. Физические силы наши гнулись под гнетом трудов, нераздельных со службой передовой стражи. Всегда бодрый, всегда неусыпный, всегда выше всяких опасностей и бедствий, Багратион командовал этой частью войск, но и он, подобно подчиненным его, изнемогал от усталости и изнурения. Сподвижники его, тогда только начинавшие знаменитость свою, — граф Пален, Раевский, Ермолов, Кульнев — исполняли обязанности свои также чрез силу; пехота едва тащила ноги, всадники же дремали, шатаясь на конях»82. Словом, отступление после Фридланда не выглядело таким четким и организованным, как описывает его Беннигсен. Армия находилась в беспорядке, началось дезертирство: «…ее крайне ослабили отлучившиеся от полков люди при отступлении от Фридланда и по пути до Немана. Собираясь большими толпами, они проходили разными дорогами, снискивая грабежом себе пропитание и в числе нескольких тысяч перешли Неман в Юрбурге, Олите, Мерече и некоторые даже в Гродне»83.

Да, вновь Багратион был начальником арьергарда. Что он думал о понесенном его войсками поражении, мы не знаем. Наверное, это были грустные мысли. Успокаивало лишь то, что армия не была разбита в пух и прах, что из России идет подмога. «Не только ни один полк — ни один русский взвод не положил оружия и не сдался — все дрались, пока могли! Дрались чудно, а почему же не одержали победы? Не наша вина»84.

А что же Беннигсен? Будем великодушны и присоединимся к словам Булгарина о нем: «Впрочем, хотя Беннигсен был хороший генерал — но такие генералы были и будут, а Наполеоны, Александры Македонские, Цесари, Фридрихи Великие и Суворовы рождаются веками. У Наполеона при одном взгляде на поле битвы рождались соображения, которых достаточно было бы для десяти отличных генералов. Наполеон был гений!»85 Что мог ему противопоставить Беннигсен? Свою осторожность и расчетливость? Но этого оказалось мало.

На этот раз служба Багратиона в арьергарде оказалась легче, чем раньше, до Фридланда. Долгое время французы не преследовали армию, и только несколько раз конница Мюрата сближалась с войсками Багратиона. Он привычно строил своих солдат в боевой порядок и ждал наступления французов. Но Мюрат каждый раз не решался атаковать. 6 июня основная масса русской армии пришла в Тильзит, лежащий на Немане. За день до этого к армии присоединились благополучно бежавшие со своими войсками из Кенигсберга генералы Лесток и Каменский. В тот же день армия Беннигсена без помех перешла Неман, вступила на территорию Российской империи, и солдаты Багратиона, последними прошедшие по мосту, зажгли его буквально под ногами лошади Мюрата, появившегося в этот момент впереди своих разъездов…

Кампания для русских окончилась поражением — прежде всего моральным. Их изгнали из Пруссии. Что делать дальше, не знал никто. Но было ясно, что численное преимущество на стороне Наполеона, что он достиг своего — завоевал все Прусское королевство, включая Кёнигсберг. Только в дальнем уголке, в захолустном Мемеле, как на последней жердочке, сидел прусский король, уже отправивший фамильные ценности династии Гогенцоллернов в Россию. Воевать с Наполеоном многим казалось невозможным…

В один миг армия расстроилась. Впрочем, Беннигсен так не думал. Он храбрился, писал императору, стоявшему в Юрбурге, что «неудача этого дня ни в чем не уменьшила храбрость, выказанную войсками в предшествующих сражениях. Если обстоятельства потребуют, войска будут драться так же храбро, как будто и не происходило Фридландского сражения. Хорошее мнение неприятеля о нашем солдате, внушенное его отвагою, нисколько не изменилось после этой битвы». Последнее верно, но ведь не ради же хорошего мнения французов о русском солдате был затеян весь этот кровопролитный поход? В конце письма Беннигсен писал, что, «тем не менее, я считаю, что было бы согласно с осмотрительностью начать какие-либо переговоры, хотя бы только для того, чтобы выиграть время». Из главнокомандующего будто вышел весь воздух, и он, после всех страшных испытаний, выпавших на его долю, утратил волю к сопротивлению. Правда, через несколько дней, устроив смотр войскам, главнокомандующий писал о высоком боевом духе армии: «Если обстоятельства востребуют, армия будет так же сражаться, как сражалась она всегда». К тому же из России подошли одна за другой две дивизии. Но Беннигсену император уже не доверял — он получал о происшедшем во Фридланде и другие рапорты и сообщения. Решающим для Александра стало письмо представителя Министерства иностранных дел при армии господина Цизмера своему министру барону Будбергу. Цизмер писал, что Беннигсен сообщил в своем рапорте императору не всю правду. Правда же заключается в том, что «в один миг армия расстроилась. Был совершенный беспорядок. Никто не распоряжался. Если подчиненный смеет откровенно говорить начальнику, то доложу, что нам остается одно средство: как можно скорее предложить перемирие или вступить в переговоры о мире, пока армия и идущие к ней подкрепления станут за Прегелем и можно будет получить выгоднейшие условия мира. Наша потеря в людях и артиллерии несметна. Беннигсен изобразил императору Фридландскую битву в несравненно меньшем мрачном виде, нежели как было на самом деле. Уверяю вас, что я ничего не преувеличил».

Теперь трудно судить, преувеличил ли Цизмер или нет. Ясно, что армия не была разбита и «несметность» потерь в людях измерялась десятью тысячами человек, что было много, но все-таки составляло лишь одну седьмую часть от общей численности армии. Потери артиллерии были даже менее значительны. Но Цизмер был прав в том, что армия (и ее главнокомандующий в первую очередь) утратила боеспособность, не выдержав чудовищного морального и стратегического давления, которое на нее почти непрерывно оказывал Наполеон. Ощущение безнадежности в ходе непрерывных отступлений истомило солдат и офицеров. Александру и его окружению было ясно, что армия не в состоянии защитить даже свои границы. Теперь, силою обстоятельств, предстояло испить чашу позора ему самому. При этом, как записала в дневнике обер-гофмейстерина прусской королевы Луизы графиня Фосс, царь был «страшно недоволен Беннигсеном»… Через несколько дней снова: «Царь страшно раздражен против Беннигсена, но, тем не менее, оставляет его главнокомандующим. Заключено перемирие»87.