Невеста с миллионами - Адольф Мютцельбург

Наконец недостаток воздуха снова заставил его высунуть голову на поверхность. Его вновь охватило непреодолимое желание закричать, но на этот раз он сдержался. В тот же миг навстречу ему протянулась чья-то рука. Он разглядел ее сквозь завесу воды, струившейся со лба; ему почудилось, что эта рука протянулась к нему из-за облаков, как десница Божья, чтобы вытащить его на берег. Затем чьи-то сильные руки подняли его и усадили на лошадь. Он почувствовал, как к губам поднесли горлышко фляги, а в нос ударил резкий, живительный запах.

— Выпей… всего несколько капель, сын мой! — прошептал чей-то голос.

Ричард повиновался. Затем кто-то обнял его за плечи, и лошади тронулись, сначала медленно, потом быстрее. Ричарду показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Вскоре по телу юноши разлилось тепло. Сердце, готовое было остановиться, забилось сильнее, разгоняя кровь по жилам. Однако все вокруг представлялось ему словно в тумане.

— Ты спасен, мой друг! — услышал он рядом с собой. — Теперь еще немного терпения и выдержки. Возьми поводья покрепче — я держу тебя!

Ричард вдохнул полной грудью. Он вдруг осознал, что в самом деле спасся, избежал смерти, и принялся тихо стонать — эти стоны облегчали ему душу. Юноша вцепился в поводья; рука спутника все еще поддерживала его. Затем это состояние прошло. Он увидел вокруг деревья, увидел рядом с собой человека, бросившего ему спасительную записку.

— Слава Богу! — повторил тот же голос рядом с ним.

Ричард почувствовал, как лошадь, повинуясь чужой воле, ускорила бег, и, охваченный невыразимым блаженством, быстро, будто во сне, очутился под прохладным пологом леса…

Утром следующего дня небольшая газетка, выходившая в Провиденсе, поведала своим читателям, что накануне за убийство капитана Стонтона были расстреляны два мародера или шпиона.

Вечером того самого дня, когда свершилась казнь, Ральф Петтоу возвратился на Север.

II. НЬЮ-ЙОРК

Перенесемся теперь в один из красивейших домов Нью-Йорка, вернее, в его будуар, где роскошь и великолепие прекрасно уживаются с интимностью и уютом. Здесь мы застанем высокую статную даму, одетую с изысканным вкусом по самой последней моде. Она расположилась у изящного столика, опершись на него локтем и прикрыв ладонью глаза. Руки незнакомки почти не было видно за водопадом золотистых волос, не имеющих ни малейшего сходства с тем скучным желтоватым цветом, который вызывает в памяти солому. Ее волосы отличали сочный тон и почти металлический блеск. Они были подобны червонному золоту, а каждый тяжелый локон в отдельности напоминал завиток золотой канители. Уже из-за одних волос эту женщину можно было бы без преувеличения назвать красавицей. Когда же маленький столик, у которого она сидела, неожиданно сдвинулся со своего места и она, словно очнувшись, отпрянула и затем привычным движением откинула свои замечательные волосы, стало видно, что и лицо у нее не менее привлекательное — свежая, бархатистая кожа, правильные черты, — немного бледное, правда, но приятно округлое. Это была истинно английская красота, и в чертах ее лица проступало нечто, напоминавшее о гордости и чопорности великосветских английских дам. Едва заметные темные круги под прекрасными голубыми глазами красавицы выдавали пережитые ею волнения.

Еще несколько минут дама провела, казалось, в глубокой задумчивости. Вдруг раздался негромкий стук в дверь, и появилась ее камеристка, по внешнему виду не уступающая женщинам высшего круга.

— Камердинер мистера Блэкбелла желает поговорить с миледи, — сказала она тихо.

Прислуга называла хозяйку дома миледи, хотя ее супруг, богатый коммерсант Блэкбелл, не имел другого титула, кроме собственного имени. В Нью-Йорке ее также звали «леди» — и среди республиканцев дочь английского баронета ни в чем не желала поступаться своими аристократическими привычками и тем, что именовала честью фамилии.

— Пусть войдет! — сказала леди.

Когда в будуар с глубоким поклоном вошел камердинер, дама тотчас поняла, что произошло нечто необычное, ибо он выглядел озабоченным и печальным, и, хотя обычно в общении с гордой хозяйкой дома он никогда не терял холодного достоинства слуги, какое-то непривычное, неожиданное событие на этот раз, казалось, ослабило власть, которую он всегда имел над собой.

— В чем дело? — поспешно спросила миссис Блэкбелл.

— Миледи… нездоровье господина неожиданно приняло дурной оборот. Трое врачей только что закончили совещаться. Мистер Блэкбелл желает видеть миледи.

Дама сделалась бледной как мел. Когда она поднималась со своего места, рука, которой она опиралась о столик, слегка дрожала.

— А почему я узнаю о его болезни только теперь? — нахмурилась она.

— Мистер Блэкбелл не хотел тревожить миледи, по крайней мере до тех пор, пока не будет настоятельной необходимости.

— Я немедленно иду — иду с вами! — сказала она.

Камердинер почтительно распахнул перед ней дверь, и дама пошла вперед. Держалась она удивительно прямо и с большим достоинством. Она не спеша миновала одну за другой анфиладу комнат и очутилась у покоев, расположенных в торце дома. Здесь она сделала знак следовавшему за ней слуге. Тот бесшумно открыл дверь и скрылся за ней, но тут же появился снова и попросил миледи войти.

Комната, в которую она вошла, казалась небольшой и по сравнению с пышностью убранства остальных комнат дома выглядела очень просто, даже скудно обставленной. Мебель была непритязательной и старомодной. Мистер Блэкбелл перевез ее из скромного дома, где начинал свое дело, и не пожелал с ней расставаться. Она напоминала ему о прошлом, о зарождении его счастья или по крайней мере его богатства. Занавеси на окнах были опущены; в комнате царил полумрак, так что миссис Блэкбелл пришлось некоторое время подождать, прежде чем она заметила, что ее супруг не сидит в кресле, как она надеялась, а лежит. Тихо, но решительно она подошла ближе к больному, пододвинула стул и присела около его постели.

— Боже мой, Уильям, что у тебя за вид? — неожиданно вырвалось у нее.

Она видела умиротворенное, бледное, совершенно изможденное лицо. На нем уже появилось выражение уходящей жизни — выражение, которое редко бывает обманчивым. Мистеру Блэкбеллу, вероятно, еще не было шестидесяти, но теперь он выглядел много старше. Потухший взгляд больного был устремлен на жену.

— Так выглядят умирающие, Джорджиана! — ответил он тихим, ровным голосом. — Слава Богу, смерть не заставит себя ждать. Я всегда опасался затяжной болезни. Не перебивай меня, Джорджиана, я знаю, что говорю. Я могу умереть уже сегодня вечером, поэтому должен с тобой поговорить. Меня кое-что беспокоит.