Сумма теологии. Том IV - Фома Аквинский

Раздел 1. Приводит ли боль к утрате одной из способностей, (а именно способности) учиться?

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что боль не приводит к утрате способности учиться. Ведь сказано же [в Писании]: «Когда суды Твои совершаются на земле, тогда живущие в мире научаются правде»; и несколько далее: «В бедствии он искал Тебя, изливал тихие моления, когда наказание Твое постигало его» (Ис. 26:9, 16). Но суды Божий и бедствия причиняют страдания в сердцах мужей. Следовательно, не приводящее к уничтожению страдание, или боль, усиливает способность к обучению.

Возражение 2. Далее, [в Писании] сказано: «Кого хочет он учить ведению, и кого – вразумлять проповедью? Отнятых от грудного молока, отлученных от сосцов матери», то есть от удовольствий (Ис. 28:9). Но страдание и боль наиболее пагубны для удовольствия, поскольку страдание, как сказано в седьмой [книге] «Этики»[663], препятствует всякому удовольствию; а [в Писании] сказано, что «минутное страдание производит забвение утех» (Сир. 11:27). Следовательно, страдание не ослабляет, но [напротив] усиливает способность к обучению.

Возражение 3. Далее, как уже было показано (35, 7), внутреннее страдание сильнее внешнего. Но скорбящий человек способен учиться. Следовательно, он тем более способен учиться, испытывая телесную боль.

Этому противоречат следующие слова Августина: «Этими днями, страдая жестокой зубной болью, я был в состоянии думать только о том, что уже твердо познал ранее; учиться же чему-либо я не мог, поскольку никак не мог сосредоточиться»[664].

Отвечаю: коль скоро все способности души укоренены в единой ее сущности, то из этого с необходимостью следует, что когда душевная интенция сосредоточена на действии одной способности, душа тем самым отстраняется от действия [любой] другой, поскольку душа, будучи единой, может [одновременно] иметь только одну интенцию. В результате получается так, что когда нечто одно отвлекает на себя всю или большую часть интенции души, то с этим становится несовместимо все прочее из того, чему требуется [сколько-нибудь] значительное внимание.

Затем, очевидно, что чувственная боль более всего остального привлекает к себе внимание души, поскольку все по природе стремится полностью устранить то, что ему противно, что можно наблюдать на примере даже естественных вещей. Кроме того, также очевидно, что для изучения чего-либо нового требуется [немалое] усилие, подкрепленное сильной интенцией, на что недвусмысленно указывает Писание, когда говорит: «Если будешь искать его (т. е. знание), как серебра, и отыскивать его, как сокровище, то… найдешь познание» (Прит. 2:4, 5). Следовательно, когда человек испытывает острую боль, он временно отвращается от какого-либо учения; более того, когда боль становится нестерпимой, то человек вообще теряет способность уделять внимание даже тому, что он уже знал и прежде. Впрочем, тут следует иметь в виду обстоятельства, связанные с различием [в степени] любви к тому, что человек намерен изучать или исследовать, поскольку чем сильнее эта любовь, тем дольше он сохраняет в уме интенцию к отстранению от полного подчинения боли.

Ответ на возражение 1. Умеренное страдание, которое полностью не затемняет ум, может способствовать приобретению знания, особенно если речь идет о вещах, с помощью которых человек чает избавиться от страдания. И именно так, «изливая в бедствии тихие моления», люди обретают большую способность научаться Богом.

Ответ на возражение 2. Как удовольствие, так и страдание, в той мере, в какой они привлекают к себе интенцию души, препятствуют исследовательскому акту разума, в связи с чем в седьмой [книге] «Этики» сказано, что «предаваясь удовольствиям от любовных утех, никто не способен что-нибудь понять умом»[665]. Впрочем, боль в большей степени, чем удовольствие, привлекает к себе интенцию души; так, в случае природных вещей легко заметить, что действие природного тела наиболее интенсивно в отношении противоположного: например, горячая вода более подвержена воздействию холода и в результате ее замораживание тверже. Таким образом, если страдание, или боль, умеренно, то оно акцидентно может даже содействовать обучению в той мере, в какой оно устраняет избыток удовольствия. Однако само по себе оно является препятствием, и если оно слишком сильно, то может вообще устранить [возможность учиться].

Ответ на возражение 3. Внешняя боль вытекает из причиненного телу вреда, и потому ей последует гораздо большее телесное изменение, чем внутреннему страданию; тем не менее последнее является большим в отношении формального элемента боли, который принадлежит душе. Поэтому телесная боль является большим, чем внутреннее страдание, препятствием к созерцанию, для которого необходим полный покой. Однако если внутреннее страдание слишком велико, оно настолько привлекает к себе интенцию, что человек уже не способен изучать что-либо для себя новое; так, испытывая скорбь, Григорий прервал работу над своими комментариями к [книге] Иезекииля[666].

Раздел 2. Является ли следствие страдания, или боли, бременем души?

Со вторым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что обремененность души не является следствием страдания. Так, апостол говорит: «То самое, что вы опечалились ради Бога, смотрите, какое произвело в вас усердие, какие извинения, какое негодование [на виновного]», и т. д. (2 Кор. 7:11). Но усердие и негодование свидетельствуют о душевном подъеме, который противоположен подавленности. Следовательно, подавленность не является следствием страдания.

Возражение 2. Далее, страдание противоположно удовольствию. Но следствие удовольствия – расширение, противоположностью которого является не подавленность, а сокращение. Следовательно, подавленность не может рассматриваться в качестве следствия страдания.

Возражение 3. Далее, страдание снедает того, кто его испытывает, о чем свидетельствуют слова апостола: «Дабы он не был поглощен чрезмерною печалью» (2 Кор. 2:7). Но отягченным полагают не то, что снедаемо, а то, что подавляется чем-то тяжелым, притом что снедаемое попадает внутрь снедающего. Следовательно, подавленность не должно рассматривать в качестве следствия страдания.

Этому противоречит сказанное Григорием Нисским[667] и Дамаскином[668] о «подавляющем страдании».

Отвечаю: следствия душевных страстей порой именуются метафорически, по аналогии с чувственными телами, на том основании, что движения животного желания подобны склонностям естественного желания. И в этом смысле жар приписывается любви, расширение – удовольствию и подавленность – страданию. В самом деле, о человеке говорят как о подавленном тогда, когда нечто тяжелое препятствует ему в его собственном движении. Но из всего вышесказанного (23, 4; 25, 4; 36, 1) очевидно, что страдание обусловливается неким наличным злом, и что это зло, будучи противным движению желания, отягчает душу, поскольку препятствует ей наслаждаться тем, чем она желает наслаждаться. И если причиняющее страдание зло не настолько сильно, чтобы лишить страдающего надежды на избавление от него, то хотя душа и пребывает в подавленности, лишившись возможности схватывать предмет своего вожделения, однако при этом она сохраняет то движение, посредством которого она способна противостоять этому злу. Если же, с другой стороны, сила зла такова, что исключает всяческую надежду на избавление, то возникает абсолютное препятствие даже для внутреннего движения обремененной души, в результате чего она утрачивает способность избирать для себя тот или иной путь (как бывает и в том случае, когда внешнее движение тела полностью парализовано и человек впадает в ступор).

Ответ на возражение 1. Указанная подавленность души обусловлена страданием ради Бога, которое дарует надежду на прощение греха.

Ответ на возражение 2. С точки зрения рассматриваемого нами движения желания, сокращение и подавленность относятся к одному и тому же, поскольку душа, будучи подавлена настолько, что утрачивает способность свободно сосредотачиваться на внешних вещах, замыкается в себе и тем самым как бы сокращается.

Ответ на возражение 3. О страдании говорят как о снедающем человека тогда, когда сила сокрушающего зла не оставляет никакой надежды на избавление, и в таком случае страдание одновременно подавляет и снедает. В самом деле, определенные вещи, понимаемые в метафорическом смысле, порой подразумевают друг друга, хотя при буквальном понимании они друг друга исключают.