Скиппи умирает - Пол Мюррей

— Перестань, перестань! — кричит Джефф. — Хватит, ты сломаешь ему что-нибудь!

Требуется вмешательство всех четырех товарищей, чтобы оттащить Рупрехта в сторону. Оторвавшись от пола, побледневший Деннис отряхивается и, подняв палец, будто чтобы произнести проклятье, говорит:

— Скиппи умер, Минет. И даже если бы твои дурацкие планы срабатывали, все равно было бы слишком поздно. Так что брось ты это дело — нечего попусту надеяться.

С этими словами он, прихрамывая, выходит из комнаты.

Как только он уходит, остальные окружают Рупрехта, чтобы посочувствовать ему, сказать что-то утешительное: “Да не слушай ты его, Рупрехт”, “Расскажи нам до конца свой план, Рупрехт”.

Но Рупрехт ничего больше не говорит, и через некоторое время они, помолчав, один за другим расходятся.

Оставшись один, Рупрехт долгое время лежит на кровати поверх одеяла, все еще держа в руках “Оптимус-Прайм”, лидера среди автоботов. С другой стороны комнаты на него ревет, как локомотив, пустая кровать с завернутыми простынями — по-больничному белыми и хрустящими.

Солнце давно уже зашло, и свет в комнате излучает только компьютерный экран, где СВЗР старательно перелопачивает шквальный поток неразборчивых шумов, которые каждую секунду обрушиваются на Землю, разыскивая хоть что-нибудь, что могло бы сложиться в имеющий смысл набор знаков. Рупрехт несколько минут наблюдает за тем, как полоски выстраиваются на экране и падают вниз. Потом он встает и выключает компьютер.

Школьный комитет собирается для закрытого совещания и совещается в течение трех часов, прежде чем брат Джонас стучит в дверь класса, где у Говарда идет урок с четвероклассниками, и вызывает его в кабинет и.о. директора.

Том единственный, кто не поворачивает голову в его сторону, когда он входит. Кроме него, отца Грина, Автоматора и отца Боланда, школьного председателя — одного из этих гладких, седовласых, безвозрастных людей, которые умудряются олицетворять престиж и власть, хотя за ними не числится ни одного памятного высказывания, — в кабинете присутствуют еще два человека, которых Говард не знает. Один — священник, малорослый и худой, с какими-то лисьими, иезуитскими чертами лица и подвижными челюстями, которые постоянно работают, будто пережевывая какую-то неудобоваримую пищу; второй — безобидного вида лысеющий человек в очках без оправы, лет сорока. Брат Джонас остается стоять возле двери; Труди, единственная женщина в комнате, выжидательно держит ручку и маленький блокнот.

— Итак, прежде чем продолжить, давайте убедимся, все ли мы сейчас читаем одну и ту же страницу, — напряженным голосом произносит Автоматор. — Говард, вы хотите что-нибудь добавить к тому, что сообщили мне сегодня утром, или, может быть, что-нибудь изменить или взять какие-либо слова назад?

В него вперяются семь пар глаз.

— Нет, — отвечает Говард.

— Потому что заявление, которое вы сделали, может иметь очень серьезные последствия, — говорит Автоматор предупреждающим тоном.

— Это не заявление, Грег. Я просто в точности передал вам то, что услышал от Тома… что мистер Рош рассказал мне прошлой ночью.

Его слова встречает холодное молчание; седовласый председатель даже позволяет себе слегка покачать головой. Говард вспыхивает:

— А вы считаете, что я не должен был вам ничего передавать? Вы считаете, что мне следовало выслушать его исповедь в преступлении, а потом просто похлопать его по плечу и отправить домой, отпустив ему грехи, — так, что ли?

— Никто ничего не считает, Говард, — рявкает Автоматор. — Давайте все постараемся сохранять профессиональный подход. — Он на миг закрывает глаза, трет себе виски, а потом говорит: — Ладно. Давайте повторим все это еще раз. Труди?

Поднявшись со стула, Труди перекладывает бумаги и зачитывает ровным, беспристрастным голосом отчет Говарда о вчерашнем ночном происшествии: как примерно между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи он отпер дверь и увидел там мистера Роша, находившегося в состоянии нервного возбуждения; как мистер Рош рассказал ему (после того как Говард пригласил его войти и напоил чаем), что в ночь после юношеских соревнований по плаванию, состоявшихся в Терлсе, к нему в гостиничный номер пришел Дэниел Джастер, которого мучила боль в ноге; как мистер Рош сделал ему массаж против судорог, а потом расстроенный мальчик рассказал, что его мать не смогла приехать на соревнование, потому что тяжело больна; как Джастер расстраивался все больше и больше, и тогда мистер Рош решил дать ему успокоительное в форме обезболивающего средства, которое он повсюду возит с собой и принимает от болей в позвоночнике. Вскоре после этого мальчик потерял сознание от действия болеутоляющих таблеток, и тогда мистер Рош совершил над ним сексуальное насилие.

— “Мистер Рош сказал мне, что мальчик никак не показывал, что помнит о происшедшем, если не считать приступа паники в автобусе, возвращавшемся в Сибрук на следующий день; от приступа он снова дал ему успокоительное. Однако в прошлую среду, за три дня до полуфинала юношеской команды по плаванию в Баллинаслоу, Джастер написал ему письмо, сообщая о своем намерении покинуть команду. Мистер Рош встревожился. Он позвонил отцу Джастера и убедил его отговорить мальчика от такого решения. Мать Джастера серьезно больна, и он знал, что мальчик боится сделать или сказать что-нибудь такое, что может огорчить ее. Джастеру позвонил отец, и тогда мальчик согласился поехать на соревнования. Однако вскоре он принял смертельную дозу болеутоляющих”. — Закончив чтение, Труди, не выдержав, поднимает глаза и обводит всех присутствующих беглым взглядом слева направо — с удовлетворенным видом ученицы, успешно справившейся с заданием.

— Ну, вы довольны? — обращается Автоматор к Говарду.

— Нисколько не доволен… — бормочет Говард.

Автоматор переключает внимание на своего соседа:

— Том?

Том ничего не говорит; по его окаменевшей щеке, как дождевая капля, стекает слеза. Раздаются коллективные вздохи и поскрипыванье стульев. Человек с лисьим лицом достает карманные часы, дышит на стекло и протирает его манжетой, еле слышно шепча: “Боже, боже, боже”.

Автоматор прячет лицо в ладони. Потом, показываясь из этого укрытия и часто моргая, он говорит:

— Господи, Том, неужели вы собирались опять это совершить? Вы хотели взять его на соревнования, чтобы снова это совершить?

— Нет! — выпаливает Том. — Нет. — Он не поднимает глаз. — Я хотел показать ему, что все в порядке. Поэтому я и просил, чтобы он поехал. Если на этот раз все было бы в порядке… то тогда… тогда получилось бы, что и в прошлый раз… ничего не было… — Слова тонут во всхлипах. — Это вышло совсем случайно, я не собирался, — с бульканьем, сквозь слезы, выговаривает он. — Я любил этого мальчика. Я люблю всех моих мальчиков.

Автоматор бесстрастно выслушивает это, плотно сжав губы. Потом, повернувшись ко всем сидящим за столом, он говорит:

— Что ж, теперь нам необходимо решить, что, черт возьми, нам со всем этим делать. Я не духовное лицо, у меня нет прямой связи с Богом, так что, возможно, мое мнение окажется ошибочным. Но мне кажется, что мы мало чего достигнем, если передадим это дело на следующий уровень.

— Под “следующим уровнем” вы имеете в виду полицию? — уточняет отец Грин с присущим ему лукавством в голосе.

Услышав слово “полиция”, Том издает стон и опять прячет лицо в ладонях.

— Именно это я и имею в виду, отче. Простой факт таков: мальчик мертв. И этого мы уже никак не исправим. Если бы только мы могли повернуть время вспять, мы бы непременно попытались. Но нам этого не дано. И, рискуя показаться кому-нибудь циничным, я полагаю, что теперь нам следует задать себе вопрос: какая будет польза кому-нибудь из нас — включая родителей мальчика, — если мы втянем в это дело полицию? Плюсов, по моему мнению, будет весьма мало. Напротив, ущерб — и школе, и родным мальчика — будет огромен.

Говард вздрагивает:

— Так что же — вы собираетесь просто так положить это дело под сукно, и все?

— Черт возьми, Говард! Да послушайте же вы меня хотя бы пять секунд, сделайте одолжение! Перед нами сейчас стоит куда более сложный вопрос, чем какое-то отвлеченное понятие о справедливости. Подобное дело вполне способно погубить школу. Я видел, как такое происходило. Даже сейчас четыре пары родителей грозятся забрать своих детей из школы. Случись огласка — и учеников начнут забирать отсюда целыми гуртами! Каждый мальчишка, который хоть раз получил тут легкий ушиб, выставит нам иск. Ну а журналисты — вот для кого настанет настоящий праздник! Они же только и ждут такой удачи! В лучшем случае под конец у нас останется одна грифельная доска. Так что, прежде чем впадать в амбиции, Говард, скажите мне по совести: кто выиграет от огласки этой истории, а? Родители Джастера? Вы и вправду думаете, она им как-то поможет? Его тяжелобольная мать? Или, может быть, это пойдет на пользу мальчикам?