Рудольф Нуреев. Неистовый гений - Ариан Дольфюс

Спустя десять лет «Sept» был преобразован в «Palace» — еще более роскошное заведение. По воскресеньям там проходили вечеринки «Gay Tea dance», которые охотно посещал Нуреев. «Заслуга хозяина „Palace“ была в изобретении нового рода: гомосексуальность в гетеросексуальном месте, — писал Фредерик Мартель. — Но повсюду ощущался определенный гомосексуальный нарциссизм, символически представленный длинным коридором при входе с его игрой витрин и зеркал»{776}. Нуреев мог повстречать в «Palace» Луи Арагона и Ив Сен‑Лорана, Тьерри Мюглера и Джека Ланга, Ролана Бартеса и Аманду Лир, Мишеля Фуко и Грейс Джонс, Мика Джаггера и Лорин Бэколл, Палому Пикассо и Карла Лагерфельда. Последний однажды устроил в «Palace» венецианский бал, на который Рудольф пришел в облике члена Академии, а Дус Франсуа — в костюме Пьеро, точной копии сценического костюма Нуреева из балета «Лунный Пьеро». Вообще, в «Palace» можно было прийти шикарно одетым или, наоборот, чуть ли не в рубище, при галстуке или в сетчатых чулках, по которым определяли парижских проституток, — этот улей принимал всех, но при условии, что сор не будет вынесен из избы. И разумеется, быть членом клуба стоило немалых денег. (Кстати, в декабре 1978 года Нуреев заслужил право на ужин в свою честь.)

В Нью‑Йорке Рудольф, очевидно, часто посещал «Studio 54», еще более пафосное местечко, чем «Palace». Цена на вход была высокой, VIP‑гости тусовались отдельно от прочей публики, но праздники там устраивались грандиозные. К радости Рудольфа, он обнаружил в помещении клуба танцевальную студию, в которой разминался у перекладины по воскресеньям.

Нурееву не составляло труда обольстить кого‑нибудь, но иногда «объект обольщения» был недостижим. Именно таким оказался случай Шарля Жюда. Жюд был женат, у него были две дочери, и он никогда не отвечал на домогательства Рудольфа. «Для Нуреева это было постоянным вызовом: дойти с Шарлем до конца», — считала Элизабет Купер{777}. Без всякого сексуально подтекста в отношениях двух звезд было нечто возвышенное. Они взаимно восхищались друг другом в артистическом плане и поддерживали друг друга чисто по‑человечески. Шарль Жюд был верен Нурееву до самого последнего дня, и в итоге он оказался одним из немногих, кто никогда не разочаровал Рудольфа.

Испытывал ли когда‑нибудь Нуреев настоящее любовное отчаяние? «Я уверен, что он блокировал все эмоции подобного рода, — считает Луиджи Пиньотти. — Бывая с ним в турне, я жил в соседнем номере и многое видел. К нему приходили парни, но это не было отношениями влюбленных. Впрочем, Рудольф никогда не говорил: „Я хочу любви“ или „Я хочу заниматься любовью“. Он говорил: „Мне необходимо к кому‑то прикоснуться“. Это было очень показательным в его категорическом отказе от привязанности»{778}. На это указывает и Гислен Тесмар: «По‑моему, Рудольф был терроризирован любовью. Очень робкий, он не хотел показать никакую слабость. Он считал, что проявление чувства может быть лишь потерей силы. А он не хотел ослабевать»{779}.

Сам Нуреев подтвердил это в 1968 году, когда ему было только тридцать лет и его отношения с Эриком Брюном закончились: «Любовь — это ярмо, тяжеленное ярмо. Это настоящая тюрьма — любить и быть любимым. Любовь — это то, что мы ищем всю жизнь, каждую секунду, каждый день. И когда появляется кто‑то, когда любовь вырывается из вас, но другой ее не хочет, — это вас убивает. Это вас убивает…»{780}. Нетрудно догадаться, что он говорил о единственном мужчине, которого любил по‑настоящему, глубоко и страстно. И безнадежно…

Нуреев и Брюн — они были самыми знаменитыми любовниками шестидесятых годов прошлого века, такими же, как Рэмбо и Верлен, чьи отношения также не продлились долго. К счастью, они не закончились револьверными выстрелами… Но, как и Верлен, Нуреев нашел в Брюне своего «инфернального супруга»{781}.

Когда они встретились, Рудольфу было двадцать три года, а Брюну — тридцать три, целая жизнь впереди, но… вместе они были как два бешеных пса, хотя по натуре оба интроверты.

После знакомства в Копенгагене они поселились в доме у Брюна. Весной 1962 года, приглашенные в Королевский балет, они переехали в Лондон. В Лондоне они чувствовали себя раскованно: ездили по городу без водительских прав, много пили, часто посещали ночные клубы, но утром вставали и шли в репетиционный зал. Надо было видеть, как они мерятся талантом, стоя у перекладины. Но однажды все закончилось: Брюн потерял уверенность в себе. Закат его карьеры совпал с завершением любовной истории. Брюн сам прекратил эту пылкую страсть через два года, и для Рудольфа это был ощутимый удар. По словам Флемминга Флиндта, Эрик Брюн по натуре был очень завистлив, и он не мог вынести неоспоримого преимущества Нуреева.

Этот разрыв, невероятно болезненный в личном плане, все же не был окончательным. Брюн и Нуреев танцевали вместе и даже ставили друг для друга хореографию{782}. Когда Брюн умирал от рака легких в 1986 году, Нуреев в спешном порядке сел на «Конкорд» и прилетел в Торонто, чтобы обнять друга в последний раз.

«Мы с Руди были как столкновение двух комет. Однако взрыв не может длиться долго, — размышлял датский танцовщик. — Если Руди хотелось, чтобы все развивалось по‑другому, мне очень жаль. С ним было интересно, шумно, часто даже очень, и очень хорошо. Конечно, я делал много такого, что доставляло ему боль или от чего он впадал в ярость. Но то же самое было и по отношению ко мне…»{783}.

Впоследствии Брюн признался, что Нуреев всегда присутствовал в его жизни. То же самое мог сказать и Рудольф. Датский танцовщик не только оказал влияние на танец и карьеру Рудольфа, но также изменил его взгляд на любовные отношения. Брюн говорил: «По моему мнению, любить — это не значит присваивать себе. […] Те, кто хотел мною обладать целиком и полностью, не имели успеха… Я прекращал любовные отношения, испытывая потребность в одиночестве. Быть одиноким — это значит быть свободным». Точно такие же слова мог бы произнести и Нуреев.

Тем не менее разрыв оставил на сердце Рудольфа очень глубокие раны. Весь мир его обожал, и парни, и девицы бегали за ним толпами, а тот единственный человек, которого он боготворил, вежливо ему отказал. Больше никогда в жизни он ни к кому так не привязывался, как к Брюну. Эрик был единственным человеком, за которым Нуреев был способен отправиться на край света. Впоследствии он говорил он Виолетте Верди: «Те, кто любит меня, должны следовать за мной…»{784}. Как видите, он усвоил урок.