Русский эксперимент - Александр Зиновьев

Ф: Недавно в ряде газет напечатали доклад Федеральной службы контрразведки о том, что американцы необычайно усилили сбор открытой информации о России, причем — легально, именно с помощью опросных анкет. Но в «демократической» прессе над этим посмеялись как над пережитком шпиономании. Куда ты относишь советологию и кремлинологию — к науке или к идеологии?

П: Отчасти к той, отчасти к другой. Она на стыке идеологии и науки. Впрочем, таковы все социальные науки современности, как на Западе, так и у нас. Наука ведь тоже не есть нечто раз и навсегда данное и однородное. И в ней есть свои уровни познания. Давай рассмотрим такой пример. На Западе много писали о диктатуре партии в Советском Союзе, о монополии партии на власть, об однопартийной системе и т.п. Что это — наука или идеология? С одной точки зрения — наука, поскольку в этом была большая доля истины. Но эти истины включались в идеологический контекст и играли идеологически-пропагандистскую роль. Они всеми воспринимались как бесспорные научные истины, поскольку люди не шли в познании этого явления глубже, т.е. не знали реального положения партии в структуре власти, ее собственной структуры, правил функционирования. Мы с тобой знаем, что никакой диктатуры партии нет, если придерживаться научного смысла понятий, что советская система власти не однопартийная, а беспартийная, и т.д. Для нас с тобой западная концепция КПСС есть концепция идеологическая.

Ф: Выходит, их ненаучная концепция оказалась практически полезней нашей...

П: Тоже ненаучной. И практичнее для их целей. Но тут есть одна тонкость. Дело в том, что социальная наука может иметь практические приложения только через идеологию. Фактически происходит так, что научные идеи рождаются сразу как идеологические. У нас доминировала идеология естественно-исторического процесса, на Западе доминирует идеология искусственного делания истории. Их концепция практически эффективнее и более соответствует реальности, чем наша.

Ф: Как складывались твои отношения с кремлинологами?

П: Я еще в 1977 г. писал, что КПСС не есть партия в западном смысле, что она есть особый феномен, характерный для коммунистического общества, что в ней надо различать партийный аппарат и первичные партийные организации, что партийный аппарат есть составная часть государственности, ее основа и стержень, а партийные организации суть элемент социальной структуры первичных коллективов и т.д. Эти идеи я неоднократно высказывал на Западе. Но советологи и кремлинологи их игнорировали.

Ф: Почему?

П: Сначала я думал, что по глупости, из-за предрассудков и характера образования. Но потом понял, что суть дела не в этом.

Ф: А в чем?

П: У нас были разные цели. Я делал научное открытие и добивался его признания как ученый. Они же стремились разрушить советскую государственность и вели на нее идеологически-пропагандистскую атаку. Им было невыгодно признавать публично мою концепцию, истинность которой была очевидна. Если КПСС такова, как я утверждал, то она становилась неуязвимой для критики. А если за ней в пропаганде закрепить статус партии, то можно говорить о партократии, о диктатуре партии, о монополии КПСС на власть именно в качестве партии, об однопартийной системе и прочие бессмысленные с научной точки зрения, но имеющие сильное идеологическое воздействие на массы слова. И не только на массы, а и на советское руководство и советских идеологов.

Ф: В чем ты видишь это?

П: Приведу тебе два примера. В брежневскую конституцию включили параграф (шестой) согласно которому КПСС признавалась руководящей силой советского общества. Это был шаг вперед в смысле официального признания фактического положения КПСС в советской государственности. Но шаг слабый. За КПСС оставлялся статус партии. Советские руководители и идеологи не решились пойти до конца. Именно слабость этого параграфа, эта нерешительность оставили формальную зацепку для нападок на КПСС именно как на партию. А в горбачевские годы это послужило предлогом для борьбы против однопартийности и монополии одной партии и для насаждения многопартийности, чуждой коммунистической беспартийной (а не однопартийной!) государственности.

Ф: Ты думаешь, западная пропаганда тут сыграла роль?

П: Я это знаю. Я просмотрел десятки документальных материалов на этот счет. В пропаганде специально раздували концепцию партократии, сформулированную в известной книге Авторханова.

Ф: Эта книга произвела сильное впечатление в свое время.

П: Не спорю, книга написана хорошо. Но с научной точки зрения она ложна, как и «ГУЛАГ» Солженицына. Это — идеологические тексты.

Ф: А выглядит как чистая правда.

П: В наше время идеологическая ложь выглядит более правдиво, чем научная истина. Последнюю не так-то просто понять. А первая нагло навязывает себя как вроде бы нечто очевидное и бесспорное.

Ф: И второй пример!..

П: Второй пример — формальное «двоевластие», «параллелизм» власти партии и советов. Опять-таки не было признано официально и закреплено законодательно то, что высшей властью в стране была власть «партийная» — партийный аппарат, партийные собрания, конференции, съезды. Наоборот, подчеркивалось, будто высшей властью были советы. Сами советские руководители не поняли сути коммунистической власти и ее фактического строения, а именно — образование аппарата власти над самой системой власти и управления, аппарата сверхвласти в форме партийного аппарата. Они мыслили в категориях западной идеологии. Это «двоевластие» давало формальные основания для борьбы за разрушение советской государственности путем ослабления и разрушения ее аппарата сверхвласти. Западная пропаганда настойчиво навязывала советским руководителям и идеологам мысль, будто партийная власть дублировала «хозяйственную» и вообще государственную, будто вмешивалась в не свое дело, причем — некомпетентно. Андропов тоже поддался на эту пропаганду. Он начал проводить линию на разграничение функций партийного аппарата и органов государства в традиционном смысле (советов, министерств). Это был шаг назад от Брежнева, явная уступка Западу. Идея такого разделения и передачи функций управления в основном внепартийным органам прочно вошла в сознание «прогрессивных» советских руководителей (сначала -«голубей», затем — «реформаторов», «перестройщиков»). Фактически это была завуалированная идея перестройки советской государственности по западному образцу. Западные деятели Холодной войны понимали, что это должно было привести к краху советской государственности.

Ф: Неужели уже в те годы?!

П: В 1980 году я выступал с докладом в одном университете как раз на тему о советской системе власти и управления, говорил о том, что западные представления о ней ложны, говорил о сверхвласти, о сути партии, об упомянутом «двоевластии», о делении на «идеологов» и «хозяйственников», на «ястребов» и «голубей» и т.п. Говорил, что на советское общество распространяются чуждые ему понятия и критерии, что в западных представлениях больше идеологии и пропаганды, чем стремления к истине. После доклада ко мне подошел человек и сказал, что западные политологи, социологи и советологи вовсе не стремятся к истине в отношении советского общества, что в их сочинениях преобладает умышленное искажение реальности. Меня тогда осенило: дураком был я, а не они! Я стал внимательнее приглядываться к сочинениям советологов. Конечно, чуши в них было в изобилии. Но эта чушь имела определенную ориентацию. То, что я воспринимал как серию предрассудков, обнаружилось как стратегическая установка.

Ф: Ты думаешь, советологи и кремлинологи понимали фактический статус КПСС в системе власти?

П: Это не играет роли. Вряд ли они понимали это на уровне настоящей науки. Точнее будет сказать так. Они имели такие представления о советском обществе и о КПСС, которые позволили им выработать эффективные методы их разрушения. Их представления в целом были идеологическими. Но в идеологии не все ложь. В ней могут содержаться идеи, близкие к истине и даже истинные, как это было с марксизмом в XIX веке и в первой половине XX века.

Внутренний механизм разрушения

Ф: Значит, наши политики и идеологи еще до перестройки манипулировались с Запада?!

П: Конечно. Но это было не просто влияние западных идей. Откуда руководителям страны знать эти идеи?! Но даже если допустить наличие специалистов, знакомящих их с этими идеями, требовалось их истолкование, доступное мозгам руководителей, требовалась подготовка таких специалистов, особые учреждения, контакты с западными специалистами и многое другое. В самом Советском Союзе уже в хрущевские годы начал складываться внутренний механизм разрушения.

Ф: Причем, под прикрытием учреждений и организаций, которые должны были вести борьбу с внешним механизмом разрушения!