Я исповедуюсь - Жауме Кабре

Это была мировая премьера пиджака, который она уговорила Адриа купить, если он хочет, чтобы она поехала с ним в Тюбинген на презентацию Истории европейской мысли. И Адриа, сидя за столом рядом с выступавшими знаменитостями, посмотрел в сторону Сары, и я подумал: Сара, моя дорогая Сара, это сон. Не глубокое, скрупулезное и прочувствованное выступление Каменека с легкими и едва заметными личными субъективными нотками, не вдохновенная речь профессора Шотта, уверявшего, что в Die Geschichte des europäischen Denkens[340] содержатся великие мысли и что ее необходимо распространить по всем университетам Европы, и я прошу вас незамедлительно ее прочесть. Прошу? Нет, я требую ее прочесть! Не зря профессор Каменек сослался на Исайю Берлина и его Personal Impressions (vid. supra). Тут стоило бы добавить, если позволит профессор Каменек, что ссылки на работы Ардевола имеются как в беседе Берлина с Рамином Яханбеглоо[341], так и в канонической биографии философа, написанной Игнатьевым[342]. Нет, это все не чудо, Сара. И даже чтение отрывков из книги, которое растянется на добрый час. Не это, Сара. Чудо – видеть тебя здесь сидящей на том месте, где когда-то часто сидел я, – темноволосую, с хвостиком, падающим на спину, смотрящую на меня с едва сдерживаемой улыбкой и думающую, какой я красивый в новом пиджаке, а, профессор Ардевол?

– Простите, профессор Шотт?

– А каково ваше мнение об этом?

Каково мое мнение. Господи боже ты мой.

– Любовь движет солнцем и звездами.

– Что-что? – Профессор удивленно посмотрел в зал и вновь непонимающе взглянул на Ардевола.

– Видите ли, я влюблен и мгновенно теряю нить рассуждений. Не могли бы вы повторить вопрос?

Присутствующие не знали, смеяться или нет, и озабоченно переглядывались с нерешительной кроличьей полуулыбкой. Наконец Сара издала спасительный смешок, и все рассмеялись вслед за ней.

Профессор Шотт повторил вопрос. Профессор Ардевол обстоятельно на него ответил, в глазах многих присутствующих заблестел интерес. Жизнь чудесна, подумал я. А затем прочитал третью главу, самую спорную, в которой рассказываю, как я осознал историческую природу познания, не прочитав ни одной строчки из Вико. И о моем потрясении, когда я открыл Вико благодаря подсказке профессора Рота, которого, к несчастью, уже нет среди нас. И, читая, я не мог не думать о том, что много лет назад Адриа бежал в Тюбинген, чтобы зализать раны после неожиданного и необъяснимого исчезновения Сары, а теперь она, довольная, сидит перед ним; о том, что двадцать лет назад он разгуливал по Тюбингену, путался с кем попало, как верно было отмечено во вступительном слове, и заглядывал во все аудитории, высматривая в каждой девушке Сарины черты. А теперь она, повзрослевшая, сидела в аудитории 037 и с иронией смотрела на него, когда он закрывал книгу и говорил: на эту книгу ушли долгие годы работы и я надеюсь, что мне еще много-много-много лет не придется писать ничего столь же трудного. Аминь. И все с вежливым воодушевлением застучали костяшками пальцев по столам. А потом был ужин с профессором Шоттом, деканом Варттен, взволнованным Каменеком и еще двумя дамами-профессорами, несколько молчаливыми и застенчивыми. Одна из них, пониже ростом, тонким голоском сказала, что ее очень тронул портрет Ардевола-человека, нарисованный Каменеком, и Адриа принялся хвалить того за умение тонко чувствовать, а Каменек слушал, опустив глаза, смущенный неожиданными комплиментами. После ужина Адриа повел Сару гулять по парку, где в предсумеречном свете чувствовался резкий запах холодной весны. И она сказала: как здесь красиво. Хотя и холодно.

– Говорят, сегодня пойдет снег.

– Все равно красиво.

– Когда я грустил и думал о тебе, то всегда приходил в этот парк. И перелезал через ограду кладбища.

– А так можно?

– Видишь, я уже тут.

Она, недолго думая, тоже перелезла. Метров через тридцать они оказались перед решетчатыми воротами кладбища. Ворота были открыты, и Сара с трудом сдержала нервный смешок, словно ее рассмешило жилище мертвых. Когда они дошли до последней могилы, она с любопытством прочла на ней имя и фамилию.

– Кто они? – спросил командир без погон.

– Немцы из сопротивления.

Командир подошел, чтобы получше разглядеть их. Мужчина средних лет больше походил на служащего, чем на партизана. Женщина казалась мирной домохозяйкой.

– Как вы добрались досюда?

– Долгая история. Нам нужна взрывчатка.

– Откуда, черт побери, вы взялись? И что вы, черт вас возьми, о себе думаете?!

– Гиммлер должен приехать в Ферлах.

– Где это?

– Недалеко от Клагенфурта. По другую сторону границы. Местность нам хорошо знакома.

– И что?

– Мы хотим подготовить ему достойный прием.

– Каким образом?

– Заставим полетать.

– С ним это не пройдет.

– Мы знаем, как это сделать.

– Нет, не знаете.

– Знаем. Потому что мы готовы умереть, чтобы убить его.

– Так вы сказали, кто вы?

– Мы не говорили. Нацисты разгромили нашу группу сопротивления. Казнили тридцать человек. Наш командир покончил с собой в тюрьме. Мы, оставшиеся в живых, хотим, чтобы смерть героев была не напрасна.

– Кто возглавлял ваш отряд?

– Герберт Баум.

– Так вы из группы…

– Да.

Командир без погон с беспокойством взглянул на адъютанта с русыми усами:

– Когда, говоришь, должен приехать Гиммлер?

Они досконально изучили план покушения. Да, осуществить его было возможно, даже очень возможно. Поэтому прибывшим выделили щедрую порцию динамита и Данило Яничека в помощь. Так как людей у партизан было мало, решили, что Яничек должен вернуться в отряд через пять дней, независимо от успеха операции. И он ни за что не должен погибнуть вместе с вами.

– Но это опасно, – возразил Яничек, совсем не в восторге от изложенного плана.

– Да. Зато если это удастся…

– Я плохо себе представляю, каким образом.

– Это приказ, Яничек. Захвати с собой кого-нибудь, кто тебя прикроет.

– Возьму священника. Тут пригодятся надежное плечо и зоркий глаз.

Вот так Драго Градник оказался на горных тропах Йелендоля, нагруженный под завязку, словно коробейник, взрывчаткой, но такой радостный, как будто он и вправду нес деревянные ложки и плошки. Груз был благополучно доставлен на место. Худой, как макаронина, мужчина принял взрывчатку в темном гараже на Вайдишерштрассе и подтвердил, что визит Гиммлера в Ферлах ожидается в ближайшие два дня.

Никто не мог объяснить, как случилась беда. Даже активисты группы Герберта Баума до сих пор не могут этого понять. В ночь перед назначенным днем Данило и священник стали готовить снаряды.

– Просто материал был непроверенный.

– Нет. Он предназначался для военных операций. Значит, не мог быть непроверенным.

– Он отсырел, я уверен. А когда динамит отсыреет…

– Знаю. Но он был таким, как надо.

– Ну тогда оплошали они.

– Не думаю. Но других объяснений нет.

Все произошло в три часа ночи, когда два товарища героев-смертников уже уложили в рюкзаки снаряды, чтобы те, как в вихре вальса, взлетели в воздух вместе с Гиммлером. Усталый Данило раздраженно сказал: не трогай, черт возьми, а обессилевший священник, обиженный тоном товарища, слишком резко опустил на пол только что нагруженный рюкзак. Что-то вспыхнуло, грохнуло, и гараж на десятую долю секунды озарился, прежде чем разлететься на куски вместе с осколками стекла, кирпичами и частями тел Яничека и отца Градника вперемежку с мусором.

Когда оккупационные военные власти попытались восстановить ход событий, то нашли лишь остатки нижних конечностей двух человек. У одного из них ступни походили на ломти каравая. А среди железок, кишок и лужиц крови был обнаружен личный знак исчезнувшего оберштурмфюрера СС Франца Грюббе. Того самого гнусного подонка, из-за которого, по выдвинутой хауптштурмфюрером СС Тимотиеусом Шаафом версии, признанной единственно верной, потерпел постыдное поражение дивизион Ваффен СС, героически погибший при входе в Краньска-Гору. Ведь Грюббе, едва заслышав первые выстрелы, побежал навстречу врагам, подняв руки вверх и моля о пощаде. Офицер СС, просящий пощады у горстки партизан-коммунистов! Теперь-то мы понимаем: этот подонок и предатель снова появился, ввязавшись в подготовку гнусного покушения на самого рейхсфюрера, потому что, нет никакого сомнения, готовилось убийство рейхсфюрера Генриха Гиммлера.

– А кто этот Грюббе?

– Предатель родины, фюрера и священной клятвы, которую он торжественно произнес при вступлении в армию. Хауптштурмфюрер СС Шааф может предоставить вам дополнительные сведения.