Владимир Высоцкий. По-над пропастью - Ю. Сушко

По мнению Эфроса, Высоцкий играл эту сцену «так буйно, так неистово танцевал, так прыгал, стараясь сорвать ветку, что невозможно было не зааплодировать... «Звук лопнувшей струны» (так говорится в ремарке Чехова) невольно навевал ассоциацию с жизнью и судьбой барда».

Влюбленная Марина видела: «Он играл то, что не очень часто Заказывают на сцене, — любовь молодого мальчишки к женщине, которую всю жизнь боготворил... Володя был чудесен»

Но спектакль Эфроса приняли кисло, предубежденно. Любимов морщился, мол, не наш спектакль, слишком утончен, нет таганской условности, дерзости, открытых перекличек с современностью, все слишком «запсихологизированно» и «неуловимо». А дальше началась и вовсе некрасивая история Анатолия Эфроса пригласили в управление культуры и сказали, что к ним приходил Юрий Петрович Любимов и потребовал, чтобы они сняли «Вишневый сад», так как режиссер искажает русскую классику.

На дуэль Анатолий Васильевич коллегу не вызвал, просто написал ему письмо: «Здравствуй, Юра, здравствуй, прогрессивный режиссер!.. Когда ты так странно вел себя на первом показе спектакля, я удивился и ничего не понял. Помнишь, Володя Высоцкий уже вышел на сцену и сказал первые реплики, а ты сидел, отвернувшись, и говорил мне, глядя в зал: это что, твои клакеры? И актёры не понимали, почему ты не смотришь на сцену и совсем не уважаешь ни их, ни меня. После худсовета я сказал, что ты просто болен...

Ты перевел «Вишневый сад» на утренники для детей, — твое дело. Хотя смешно, согласись, что Высоцкий приезжает из Парижа, Чтобы играть Гамлета и Лопахина, а играть должен на утренниках. Кстати, я благодарен ему, Демидовой, Золотухину, что они все-таки тогда, после худсовета, отстояли «Вишневый сад», свои актерские работы и наш общий труд. Смешон ты со своими идеологическими ярлыками, мой прогрессивный друг, неужели ты этого сам не понимаешь? Жаль. Тем же работникам управления ты доставил удовольствие».

Была еще одна жертва «Вишневого сада» — Виталий Шаповалов, который полгода репетировал Лопахина и в последний момент был отодвинут даже не на задний план, а вовсе за кулисы. По его мнению, в этой истории «Володя никоим образом не выглядит плохо. Там Эфрос поступил просто бестактно... Я назначен на роль Лопахина, я его репетирую-репетирую-репетирую. В театре говорят; Шапен репетирует первым номером... На одной из репетиций в перерыве подходят Любимов — он уже вернулся из Италии — и Эфрос. Любимов говорит: «Шапен, ты не волнуйся, дело в том, что Володя Высоцкий тоже хочет играть Лопахина, но на тебе это никак не отразится. Сдавать будешь ты, но Володя тоже будет играть». — «Юрий Петрович, а когда я боялся конкуренции? Мы же не конкуренты, мы же с ним не похожи, мы очень разные с Володей...»

Но перед сдачей спектакля он заехал на примерку в мастерские Большого театра, а там говорят: костюм Лопахина сшит на Высоцкого. После этого Шаповалов предупредил Эфроса: «Не надейтесь, что буду у вас играть, когда Володя уедет в Париж». И не играл.

Возможно, эта история добавила холодка в общую атмосферу теплой доброжелательности в отношении к Владимиру Высоцкому. Кому-то, получается, все, а кому-то — пшик.. Далеко не все понимали величину Высоцкого: близость мешает осознанию истинных пропорций.

Тем не менее, его Лопахина многие театралы ставили в один рад с Гамлетом. Все та же Алла Сергеевна Демидова делилась своими наблюдениями: когда репетировался Гамлет, то мифа о Высоцком еще не было. А Лопахин — это 75-й год, когда Высоцкий уже состоялся. Когда он был уже почти заложником мифа о самом себе и знал, что нужно быть в профессии серьезным художником... Изначально Лопахин у него был крупнее, чем изначально Гамлет. Но потом обе эти роли выровнялись и проявили Высоцкого как гениального, крупного и многогранного актера.

Он окончательно состоялся как мастер. Сам Эфрос смущался в его присутствии: «Во время наших контактов он выглядел старше, я был «младше». Разговаривал несколько свысока. Снисходительно. Он был человеком дерзким, говорил резко, хотя и негромким голосом. Маленький, аккуратненький, чистенький, он появлялся в театре через пять минут после начала. Уже давно надо было быть на сцене, спектакль задерживается, а он мне говорит. «Все хорошо».

Все равно Анатолию Васильевичу работать с Высоцким нравилось. Не желая расставаться, предложил ему записать для радио пушкинского Дон Гуана. Высоцкий, не раздумывая, согласился. «Никакой трактовки не было, — рассказывал Эфрос. — Актер, режиссер, художник вообще должны иметь слух. Я говорил: «Володя, прочти этот текст. Я тебе буду подавать реплики за Яковлеву, с паузами. Ну, начни...» И он слышит Пушкина — вот и вся трактовка! Чтобы Пушкина прочесть, надо иметь слух. Володя читал, и это была чистая поэзия... Он приходил в студию, снимал свою короткую курточку спортивную, и с листа читал как поэт. Ему не надо было долго объяснять, что такое Дон Гуан. Может быть, надо, чтобы актеры по ночам писали стихи?..»

Позже подобный эксперимент они проделали и с «Мартином Иденом» Джека Лондона, и с «Незнакомкой» Блока, где Поэт — Высоцкий — старался вести свою интонационную партию на полутонах, с аристократической сдержанностью.

Оказавшись в пиковой ситуации после очередной размолвки с Любимовым, Высоцкий в минуту слабости, в сердцах даже ляпнул Дупаку, что бросит Таганку и перейдет к Эфросу на Малую Бронную...

В четырехкомнатной квартире в элитном доме в центре Москвы и хозяевам, Дыховичным, и их квартирантам было уютно. «Никто никого не раздражал, все веселились, иногда выпивали, — рассказывал Иван Владимирович. — С Мариной совершенно не было никакой дистанции. Она была прелестным человеком в жизни, к русскости ее были еще прибавлены французский такт и деликатность. Она в доме вела себя свободно, была остроумна, жива, кокетлива... Разгуливала в халатике на голое тело, легко раздевалась, одевалась, но в ней никогда не было вульгарности... К нам приходили гости — их, наши — они были вместе общие друзья. И это было очарованием... Есть период в жизни, когда вы хотите видеть все время любимых тобой людей у себя в доме, а тогда же единственная форма общения не ресторан был, а дом. И никакая это была не кухня, а комната, в которой мы сидели, в которой мы спорили, говорили. И Марина, по-моему, была счастлива. Мы жили в разных комнатах, никому не мешали. Была одна ванная, но это проблема не глобальная. Если люди любят друг друга, радуются тому, что они утром садятся вместе пить чай или кофе, что может быть приятнее?..»

Но вот беда: наличие жильцов Дыховичных соседей, мягко говоря, смущало. Тесть как-то обмолвился Ивану, что в высокие инстанции поступают сигналы: в доме поселился подозрительный человек с какой-то проституткой, они разъезжают на машине с иностранными номерами, а самое главное — не здороваются с тетушками, сидящими у подъезда! На следующее утро Высоцкий, выйдя из подъезда, подошел к «заявительницам», поклонился им в пояс и, рухнув на колени, заорал: «Здравствуйте, тетки!» Тетки офонарели...