Сиам Майами - Моррис Ренек

Зигги, напротив, совершенно ему не соответствовал. Тот, видно, окончательно рехнулся: дерет глотку у него в кабинете, орет даже посреди улицы. Раньше он воспринимал Зигги просто как откровенного человека, но теперь за ним нужен глаз да глаз. Он опасался, что Зигги норовит взять над ним верх. Нападки Зигги он объяснят тем, что тот обнаружил, какое у него, Доджа, доброе сердце. Стоит хоть раз поступить достойно — и в человеческих отношениях обнаруживается пустота. Природа не терпит пустоты — слабак немедленно расплачивается за свою слабость.

Додж давно перестал опасаться победителей. Им есть что терять, поэтому они ведут себя предсказуемо и разумно. Бояться надо побежденных — этим терять нечего. Додж чувствовал, что Зигги набирается сил, утрачивая свое привычное лицо. Это было верным признаком близкого успеха.

Затратив годы на изучение биржевых сводок и таблиц скачек, Додж теперь понимал, что не просто черпал из них информацию. Цифры, сноски, пометки образовывали вокруг него информационный кокон. Столбцы цифр указывали на потерю или выигрыш денег, однако они не исчерпывались доходами или убытками, а вели у него внутри собственную жизнь. Как ни странно, читая цифры, он чувствовал себя защищенным, даже если они свидетельствовали о его проигрыше. Ему нравилось анализировать цифры. Что произошло, если все сложилось неудачно? История выражалась в цифрах, как скачки, как бизнес. Таблицы скачек погружали его в особый мир. Он мог часами изучать их, не испытывая утомления, даже если речь шла о состоявшихся заездах. Иногда спрашивал себя: что за чепуха отнимает у него столько времени? Лошади, бессмысленная гонка. Скачки сами по себе длились слишком недолго, чтобы по-настоящему его заинтересовать, если на них не случалось чего-то исключительного. К тому же скачки заканчивались, едва успев начаться. Только он подносил к глазам бинокль, а лошади уже преодолевали последнюю четверть мили. Чаще всего он не наблюдал за скачками, на которых делал ставки. Ему хватало данных из вечерней газеты, которую он редко толком читал.

Наиболее приятные раздумья бывали у него связаны с биржевыми сводками и таблицами скачек. Однако нередко получалось и так, что эти раздумья вызывали отвращение. Он впадал в летаргию, когда слишком глубоко погружался в поток жизни. Это было под стать телевидению. Он не любил свой кокон.

Додж размышлял об иных развлечениях, когда ему позвонила секретарь:

— Вы просили сообщить о времени.

— Благодарю. — Он с трудом поднялся, затушил сигарету, тут же одумался и попробовал еще разок затянуться окурком, но, спохватившись, с отвращением его отшвырнул.

Направился в дальний угол кабинета, где нажатием кнопки привел в движение дверь туалета. При ярком свете Додж принялся изучать в зеркале свою физиономию. Он был и без того тщательно выбрит, однако схватил электробритву и стал водить по шероховатым местам. Покончив с этим, взялся за расческу. Он чувствовал напряжение и хотел от него избавиться. Зигги поколебал его уверенность в себе, и теперь ему требовалось вновь занять командные высоты. Он решил узнать, пользуется ли Барни офисом, который он предоставил в его распоряжение. Он станет самим собой, если узнает, что Барни торчит там, когда он направляется на свидание с Сиам. Додж нажал кнопку под зеркалом и сказал в микрофон:

— Соедините меня с помощником Зигги. Он занимает один из наших старых офисов, которые мы переоборудовали, прежде чем перебраться сюда.

— Его нет на месте.

— Откуда вы знаете?

— Селеста Веллингтон, — вкрадчиво ответила секретарь, зная, что означает это имя, — все время ему звонит, а я не могу его найти.

Додж присел на унитаз, чтобы собраться с мыслями.

— В следующий раз соедините мисс Веллингтон напрямую со мной.

— Я так и хотела сделать, но она отказалась.

— Уж не желает ли она забрать свою пробную запись? — Он предположил худшее, чтобы не терять форму.

— Нет, об этом она ничего не сказала.

— Спасибо. — Он встал, зная, что пора отправляться к Сиам. Кажется, Зигги говорил, что встречался утром с Барни. Он не помнил этого в точности. Возможно, поэтому Зигги и пребывал в таких растрепанных чувствах. Кто знает, что у этого мерзавца на уме? Накануне он виделся с Сиам. Это Додж знал точно.

Он позвонил своему биржевому брокеру, рассчитывая на хорошие новости. Дружелюбный, но одновременно стальной голос сказал:

— Ваш сегодняшний доход по ценным бумагам — четыреста долларов.

— Половину обналичьте.

— Конъюнктура неважная. Сегодня лучше покупать.

— Я хочу преподнести себе маленький подарок. — Сказав это, он почувствовал себя лучше.

— Как скажете.

Додж оживился и позвонил своему букмекеру.

— Привет, Стью! — услыхал он вкрадчивый голосок.

— Как поживают мои книги [3], Сол?

— Хочешь прочесть новинку? Называется «Распахнутое кимоно», автор Сеймур Хейр. — Сол заржал над старой шуткой.

— Когда я услышу от тебя новый анекдот?

— Твоя кляча как раз сейчас на круге. Ты располагаешь временем?

— Парой минут.

— Слышал хохму насчет старика и его собаки?

— Уже жалею, что позвонил, — ответил Додж, с трудом маскируя раздражение.

— Приходит друг к еврею, владельцу беспородного песика. Друзья сидят и точат лясы, песик дрыхнет под столом. На закате еврей начинает готовиться к молитве. Песик выбегает из комнаты и возвращается в ермолке. «Ну и умная у тебя собака!» — восхищается друг. Еврей надевает талес; песик выбегает из комнаты и возвращается в маленьком талесе. Друг не верит своим глазам и ждет продолжения. Еврей начинает молиться, песик тоже. Друг поражен искренностью его голоса. После молитвы он говорит: «Ну и пес у тебя! Такого надо отправить в колледж. Из него вышел бы отменный раввин». — «Знаю, — понуро отвечает еврей. — Ты ему это скажи. Ему приспичило стать врачом».

Додж согнулся от смеха. Пока он смеялся, букмекер сообщил ему, что его лошадь достигла поворота.

— От такого анекдота я потерял всякий интерес к скачкам.

— А про Сталина и холодильник слыхал?

— Нет.

— Погоди, дай взглянуть, что там на телетайпе.

— Брось, Сол, лучше анекдот.

— Сталин выступает в Минске. «Товарищи, я хочу, чтобы у вас было все, что вы пожелаете. Если вы чего-то хотите, говорите, я лично позабочусь, чтобы у вас это было». Никто не смеет поднять руку. Наконец из толпы раздается: «Моя фамилия Петровский. Мне хочется такой холодильник, как делают в Америке: включаешь его — и он несколько лет держит холод. И чтобы с отделением для яиц». Сталин с улыбкой отвечает: «Мой секретарь записал ваш заказ. Считайте, что он уже выполнен». Через месяц Сталин выступает с той же речью в Пинске: «Честно скажите, чего вы хотите, и я вам помогу». В толпе поднимает руку испуганная женщина: «Я — Петровская. Скажите, что случилось с моим мужем?»