Долгая дорога домой - Пол Андерсон

– Кстати, что за чертовщина творится с вашими проводниками? Вы снова уклоняетесь к северу. Почему они не ведут вас прямо к себе домой?

Гуммус-лугиль явно удивился, но крикнул Эвери:

– Спроси кого-нибудь из этих мохнатых зверюг. Лично меня уже тошнит от ходьбы.

– Я спрашивал, – ответил психмен. – Разве я не говорил? Но ответ вновь оказался непереводимым. У меня сложилось впечатление, что есть некая опасная территория, которую нужно обойти.

Гуммус-лугиль передал ответ Гамильтону, который завершил сеанс связи щелчком, вполне возможно, означавшим хмыканье. Турок вздохнул.

– Вряд ли мы что-то можем с этим поделать, – сказал он.

Торнтон усмехнулся.

– Быть может, они хотят, чтобы у нас подгибались ноги и мы не могли сопротивляться, – предположил он.

Фон Остен схватился за винтовку.

– Они ведут нас прьямо ильи…

– Нет, успокойся. – Эвери раскинул руки. – Боюсь, мы ничего не можем поделать. Они наши проводники.

Лоренцен нахмурился. Это казалось неправдоподобным. Постепенно вся затея начинала выглядеть подозрительно.

Он достал составленную по аэроснимкам карту местности и долго ее изучал. Насколько он мог видеть, область, которую они обходили, ничем не отличалась от других. Конечно, там могли жить враждебные кланы или нечто подобное, но…

На каждый его вопрос имелся ответ. Однако все ответы были слишком частными и не складывались в логичную картину. Пусть рорваны раньше не встречались с такой ядовитой ящерицей, это было очевидно, но почему они раньше с ней не встречались? Столь опасное животное должно обладать широким ареалом… и рорваны не настолько далеко ушли от своих родных мест… Да, местный язык мог быть чрезвычайно сложным, но черт побери! Общество, владевшее технологиями, которыми, судя по всему, владели рорваны, должно было мыслить и говорить в терминах, укладывавшихся в определенные концепции. Когда западная наука пришла на Восток, китайцы в основном говорили и писали о ней на английском или французском, поскольку их родной язык для этого не подходил. И потому рорванская речь должна была по структуре напоминать языки индоевропейской группы, в достаточной степени, чтобы у Эвери не возникло проблем, с которыми он, по его утверждению, столкнулся…

И кстати, он каждый вечер вел долгие беседы с Дьюгазом. Он говорил, что это языковые уроки, но…

Что, если это не так?

Лоренцен сидел неподвижно, позволяя мысли просочиться в сознание. Он хотел оттолкнуть ее. Ему нравился Эвери; и в этом новом мире было так мало того, чему они могли доверять, что если начать сомневаться друг в друге… Должно быть, у него начинается паранойя.

А еще оставался «Да Гама», огромный знак вопроса, паривший где-то в космосе.

Лоренцен лежал в своем спальном мешке, чувствуя твердую почву под собой, слушая ветер, и шум реки, и уханье неведомого животного. Его тело устало, но бурлившие в голове вопросы не давали ему уснуть. Что случилось с первой экспедицией? Кто пытался сорвать вторую? Почему она, не успев начаться, столкнулась с такой прискорбной вереницей мелких неприятностей? Почему Эвери не смог превратить экипаж в единую команду? Несмотря на плохой подбор персонала (почему?), опытный психмен все равно должен был легко справиться с этой задачей. Почему рорваны были единственными млекопитающими, которых они до сих пор встретили? Почему продукты их деятельности не были видны с воздуха? Почему у них такой непостижимый язык? Или это не так? А если не так, почему Эвери лжет? Почему рорваны не распознали опасность, которую должны узнавать все, как кобру на Земле? Их метаболизм был в достаточной степени схож с человеческим, чтобы ящерица представляла для них угрозу. Почему они шли домой кружным путем? Почему, почему, почему?

На каждый вопрос был ответ, полученный Эвери напрямую или предложенный в виде правдоподобной гипотезы. Но в целом эти ответы нарушали принцип бритвы Оккама: каждое объяснение требовало привлечения новой сущности, нового набора предполагаемых обстоятельств. Неужели не было объединяющего факта, который объяснил бы все разом? Или вся ситуация действительно представляла собой беспорядочную путаницу совпадений?

Силиш нес дежурство, расхаживая вокруг гаснущего костра. Он был бесшумной стремительной тенью, его выдавали только слабый отблеск пламени в глазах и на мушкете. Время от времени он смотрел на спящих – и о чем он при этом думал? Что планировал? Он мог охотиться с людьми, петь с ними и играть в шахматы, но они были для него более чужими, чем бактерии в его крови. Действительно ли он испытывал к ним товарищеские чувства – или был частью ужасного плана, который уже уничтожил один корабль и убил человека со второго корабля?

Быть может, Эвери не лгал. Он был надежным, приветливым парнем. Психмену следовало разбираться в подобных вещах, но он имел дело не с людьми. Быть может, рорваны пускали ему пыль в глаза в каких-то своих целях. Или подкупили его? Но чем они могли его подкупить?

Лоренцен повернулся, мечтая о сне. Сон не шел. Слишком много вещей, о которых надо подумать, и слишком страшно думать о них.

Наконец он принял решение. Он не может никому рассказать о своих подозрениях, пока нет. Ему не удастся уединиться, чтобы это сделать. Кто знает, вдруг рорваны выучили английский. И в любом случае, у него нет доказательств, одни догадки. Надо действовать спокойно, очень медленно и спокойно.

Однако он знал некоторые рорванские слова. Предположим, он, никому об этом не говоря, постарается узнать больше. Математический анализ придется исключить – другие увидят, как он этим занимается, разве что проводить расчеты в уме. Но при условии, что язык был по сути флективным, а его структура напоминала индоевропейскую, Лоренцен мог, прислушиваясь к разговорам, вычленить знакомые слова и получить представление о спряжениях и склонениях, а новые слова понять из контекста. Это будет непросто, это займет время, но, возможно, он справится. Много слов можно узнать, задавая вопросы, если никто не заподозрит, что он напал на след.

В конечном итоге ему удалось задремать.

Глава 12

– Я говорью, это убьийство!

Ветер скулил, обрывками выдувая слова фон Остена из его бороды. Немец потопал замерзшими ногами, и скала отозвалась звоном.

Вокруг них с Торнтоном круто вздымались к льдисто-синему небу горы, их острые пики белели на его фоне, нижние части склонов спускались темным, суровым камнем в ущелье, к далекой бурной реке. За последние дни местность резко поднялась, превратившись в колоссальную скалу, воздвигнутую между равнинами и морем. Просыпаясь по утрам, путешественники видели тонкий слой снега на голой земле, дыхание вырывалось из ноздрей белыми облачками. Охота была скудной, иногда еды не хватало; они медленно карабкались на скалы и утесы, спускались в узкие, словно прорезанные ножом