Красное море под красным небом - Скотт Линч

— Значит, она… подстраивает корабль под свои старые привычки?

— Скорее мы все это делаем. — Эзри жестом приказала ему продолжить работу, и Жеан взялся за кисть. — Капитаны Медного моря — особый народ. Они люди определенного положения — и на воде, и на суше. В Расточительности у них есть свой совет. Но каждый корабль… своего рода отдельное братство. Одних капитанов выбирают. Другие берут бразды власти только когда нужно браться за оружие. А что касается Дракасты… она наш капитан, потому что все мы знаем: она лучше всех. Во всем. В Сирине с этим не шутят.

— Поэтому вы сохраняете флотские вахты, и пьете, как нервничающие мужья, и следите за своим поведением?

— Вы не одобряете?

— Божья кровь, еще как одобряю! Просто порядка гораздо больше, чем я себе представлял.

— Вы бы ничего у нас не назвали флотским, доведись вам служить на настоящем военном корабле. Большинство наших матросов прошли через это, и для них нынешняя жизнь — рай. Мы сохраняем наши обычаи и потому, что большинство нас бывало на борту других пиратских кораблей. Мы видели, как с каждым днем могут увеличиваться течи. Как ржавеют механизмы. Как могут истрепаться снасти. Какой смысл бездельничать, если корабль в это время рассыпается под тобой на куски?

— Значит, вы благоразумная шайка.

— Да. Море делает человека благоразумным или убивает. Офицеры Дракасты дают клятву. Мы клянемся, что наш корабль погибнет в битве или по воле богов. А не из-за лени матросов, нехватки парусов или тросов. Это священная клятва. — Она потянулась. — И не из-за отсутствия краски. Покройте шлюпку еще одним слоем и будьте внимательнее.

Офицеры. Чтобы не думать за работой об Эзри, Жеан стал вспоминать офицеров «Орхидеи». Очевидно, это в первую очередь сама Дракаста. У нее никаких вахт нет, но она появляется везде и всегда, когда считает нужным. Похоже, она проводит на палубе половину дня и материализуется мгновенно, когда происходит что-нибудь интересное. Вторая по старшинству Эзри… но нет, об Эзри не думать.

Мамчанс, начальник парусной группы, и его небольшая команда доверенных рулевых. В хорошую погоду Дракаста может доверить руль другим морякам, но там, где требуется мастерство, работают только Мам и его люди. Примерно равны Маму по статусу интендант, он сейчас на борту «Красного вестника», и врач Треганн — эта вряд ли признает равным себе того, чье имя не носит какой-нибудь храм. Дракаста, естественно, занимает большую каюту, а четверым офицерам выделены каморки с парусиновыми стенами, вроде старой каюты самого Жеана.

Есть еще плотник, мастер по парусам, кок и боцман. Единственная привилегия младших офицеров — время от времени командовать рядовыми матросами. Есть еще два… младших помощника, как решил их назвать Жеан. Эзри называла их старшими по вахте, и когда самой Эзри поблизости не оказывалось, они ее заменяли. Синей вахтой командовал Утгар, а красной — женщина по имени Нарсин, но ее Жеан еще не видел: она тоже отбыла на борт «Вестника».

Казалось, всю черную и грязную работу поручали Жеану и остальным матросам из вахты поденщиков, и это давало возможность изучить не только устройство корабля, но и иерархию его экипажа. Жеан считал, что это делается сознательно.

Со времени захвата «Вестника» погода установилась. Постоянный легкий северо-восточный ветер, облака, пролетающие по небу, словно в танце, бесконечные низкие волны, от которых море сверкало, словно сапфир с миллионами граней. Днем жарко светило солнце, и ночью в помещении для сна было душно, но Жеан быстро привык. Он загорел и цветом кожи походил на Паоло и Козетту. Локки тоже как будто чувствовал себя хорошо — загорелый, бородатый и не просто худой, а мускулистый. Рост и неразумная похвальба своей гибкостью привели к тому, что ему поручили смазывать мачты, фок- и грот-, и он должен был это проделывать каждое утро.

Пищу по-прежнему давали в конце долгого дня, и хоть она была не очень разнообразна, ее хватало. Теперь они получали и полный рацион выпивки. И хотя Жеан не хотел себе в этом признаваться, такой поворот событий его почти радовал. Он мог работать и спокойно спать: люди, управляющие кораблем, знают свое дело. Ему и Локки больше не нужно импровизировать. И если бы не проклятый судовой журнал, в котором отмечались день за днем (а срок, когда кончится действие противоядия, все приближался), Жеан назвал бы эти дни хорошими. Хорошим и спокойным периодом, когда можно подумать о Дельмастро.

Но ни он, ни Локки не могли перестать считать дни.

2

Восемнадцатого фестала Лысый Мазукка сорвался.

Ничто этого не предвещало, хотя несколько вечеров накануне Мазукка был мрачен; как и многие, он уставал, но никому не грозил — ни из экипажа, ни из вахты поденщиков.

Стояли сумерки, синяя вахта работала уже два или три часа, и по всему кораблю зажгли фонари. Жеан сидел рядом с Локки у клетки с курами, расплетая старый трос. Локки брал у него пряди и расплетал их еще сильней, превращая в грубые коричневые нити. Потом эти нити окунали в смолу и превращали в паклю, которую можно было использовать как угодно: от затыкания щелей до набивки подушек. Работа скучная и неприятная, но солнце почти село, и совсем скоро вахта должна была закончиться.

Поблизости послышался стук, за ним проклятия и смех. Появился Лысый Мазукка со шваброй и ведром в руках, а за ним матрос, которого Жеан не узнал. Матрос сказал что-то, чего Жеан не расслышал, и тут вдруг Мазукка развернулся и швырнул в него тяжелым ведром, попав прямо в лицо. Оглушенный матрос упал на бок.

— Будь ты проклят! — крикнул Мазукка. — Я тебе что, дитя малое?

Матрос ощупью поискал оружие — короткую дубинку, увидел Жеан, — но Мазукка уже вышел из себя. Он пнул моряка в грудь, вырвал у него дубинку, поднял ее над головой… но больше ничего не успел. Три или четыре моряка одновременно ударили его, свалили на палубу и вырвали дубинку.

С мостика послышались торопливые тяжелые шаги. Капитан Дракаста явилась без вызова.

Когда она пронеслась мимо, Жеан — веревка была забыта — почувствовал, как внутри все съеживается. Это в ней было. Дракаста носила, как плащ, ту самую ауру, которую он некогда видел у капы Барсави: нечто такое, что спит внутри, пока не вырвется в минуту гнева или необходимости, неожиданное и ужасное. Сама смерть шла по палубе «Орхидеи».

Матросы держали Мазукку за ноги и за руки. Тот, кого он ударил ведром, забрал свою дубинку и потирал голову. Замира остановилась и показала на него.

— Объясни, Томас.

— Я… я… Простите, капитан. Я просто забавлялся.