Новая династия - Дмитрий Иванович Иловайский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Считая полк самого Лесли, мы видим, что иноземцев было навербовано четыре регимента. То были пешие полки, называемые вообще солдатскими. Но кроме них, существовали уже и русские полки иноземного строя, пешие или солдатские и конные или рейтарские и драгунские. Эти полки набирались из боярских детей, казаков, новокрещенов и других вольных людей, т. е. не записанных в тягло; они получали жалованье почти такое же, как иноземцы, имели шишаки, латы, мушкеты, шпаги и пики. Наравне с наемными, сии полки ведались в Иноземном приказе, потому что офицерами-инструкторами у них состояли иноземцы, отчасти вновь прибывшие, а частию ранее вызванные в Московское государство. Некоторые иноземные офицеры успели получить за свою службу поместья и вотчины, в которых жили в свободную от службы пору; они назывались поместными; другие в мирное время проживали по городам, где и получали содержание или корм, и потому назывались кормовыми. В назначенное время они являлись в роты и полки и тут обучали ратному делу русских людей. Таких русских полков немецкого строя для войны с поляками приготовлялось целых шесть пехотных и один конный. Ими начальствовали иноземцы: Самойло Карл Деэберт (командир рейтарского полка), Юрий Матисон, Валентин Росформ, Вилим Кит, Тобиаш Унзин, помянутый выше Лесли и др.
Главный элемент в составе наемных иноземцев представляли, конечно, немцы; но были представители и других народностей: шведы, датчане, шотландцы, англичане, нидерландцы и даже французы, появившиеся в московской армии вопреки указанному выше запрещению принимать католиков (возможно, что то были гугеноты). Кроме западноевропейцев, в московской ратной службе встречается и небольшое количество наемников, пришедших с православного юго-востока, т. е. греков, сербов и волохов; они составили особую роту, предводимую ротмистром Николаем Мустохиным. Еще находим роту Юрия Кулаковского, состоявшую, по-видимому, из людей Польской и Литовской Руси.
Нанимая иноземные отряды, покупая за границей оружие и боевые припасы и вообще приготовляя большие военные силы для борьбы с Польшею, московское правительство, естественно, должно было озаботиться финансовою стороною вопроса, т. е. изыскать средства на содержание армии. В этом отношении мы видим целый ряд чрезвычайных мер. Во-первых, правительство (в 1631 г.) прибегло к царской монополии заграничного морского вывоза ржи, ячменя, пшеницы, проса и гречневой крупы; оно скупало этот хлеб и продавало его иностранным торговцам, приезжавшим в Архангельск. Во-вторых, патриарх Филарет Никитич в том же 1631 году потребовал от некоторых монастырей сведения о том, сколько у них в монастырской казне находится в запасе денег; а получив сии сведения, предписал половину запаса немедля прислать в Москву на жалованье ратным людям. В-третьих, в том же году, по указу царя и патриарха с вотчин некоторых монастырей, вместо даточных людей, велено взыскать деньгами, считая 25 рублей за каждого конного и 10 рублей за пешего. В-четвертых, на том Земском соборе (1632 г.), на котором решено было воевать с Польшею, по-видимому, проектировались разные сборы, которые потом были подтверждены и приведены в исполнение, каковы: пятая деньга с торговых людей и добровольные взносы с духовенства, монастырей, бояр, дворян и приказных людей.
Посреди московских приготовлений к войне получено было известие о кончине престарелого короля Сигизмунда III, последовавшей 20 апреля 1632 года. Эта кончина ускорила ход событий. В июне созван был Земский собор, который беспрекословно подтвердил решение государей немедленно начать войну с поляками за их неправды. До истечения Деулинского перемирия оставалось еще несколько месяцев; но имелось в виду воспользоваться временем польского междукоролевья, с его неизбежною избирательною борьбою партий и сопровождавшими ее смутами.
Предстоял важный вопрос: кому поручить начальство в этой войне? Еще в апреле государи назначили главным воеводою боярина князя Димитрия Мамстрюковича Черкасского, а товарищем к нему боярина князя Бор. Мих. Лыкова. Д. М. Черкасский уже известен был по своей неудачной осаде Смоленска в первую польскую войну при Михаиле Федоровиче, и вообще военными талантами он не выдвигался; выбор его можно объяснить прежде всего придворным значением Ив. Борисовича Черкасского, ближнего боярина и двоюродного брата государева. Но это назначение было расстроено местничеством, которое не замедлило выступить на сцену действия. Князь Лыков бил челом царю и патриарху, что, во-первых, Д. М. Черкасский тяжел нравом, а во-вторых, он сам старше его летами и службою: он служит уже сорок лет, из которых 30 «ходит за своим набатом, а не за чужим, и не в товарищах». Черкасский бил челом на то, что Лыков его бесчестит. Государь присудил взыскать с Лыкова в пользу Черкасского за бесчестье двойную сумму его (Черкасского) оклада, именно 1200 рублей. Затем назначение обоих отменено; вместо Черкасского определили главным воеводою боярина Михаила Борисовича Шеина, а товарищем к нему знаменитого князя Д. М. Пожарского. Но последний вскоре сказался больным и был уволен от этого назначения. Вместо него товарищем к Шеину определен окольничий Артемий Васильевич Измайлов. Выбор Шеина, очевидно, основывался на той славе, которую он приобрел мужественною обороною Смоленска при осаде его Сигизмундом III. Так как главною целью войны было именно обратное взятие этого города, то предполагали, что воевода, доблестно его защищавший, лучше других сумеет его добыть. Очевидно, за назначение Шеина в особенности стоял Филарет Никитич как за своего сострадальца в польском плену. Думали, вероятно, что Шеин воспользовался этим пленом, чтобы более присмотреться к слабым сторонам своих врагов. В данное время он начальствовал Пушкарским приказом, следовательно, близко стоял к ратному делу и непосредственно участвовал в приготовлениях к предстоящей войне. Судя по дворцовым записям, по возвращении из плена он пользовался почетом при дворе; его, например, чаще других приглашали к обеденному царскому столу. Да и сам он, по-видимому, не скрывал своего высокого мнения о собственных военных талантах и заслугах; чем мог немало повлиять и на свое назначение.
Уклонение Д. М. Пожарского от службы в товарищах при Шеине, может быть, действительно имело причиною его болезни, которым несомненно он был подвержен со времени тяжелых ран, полученных в битвах Смутной эпохи; но могло также быть, что знаменитый князь лучше других знал настоящую цену Шеину и не ждал ничего хорошего от совместной службы с гордым, упрямым боярином-воеводою. Вероятно, и этот последний не особенно желал сего товарищества. Более подходящим, т. е. более безличным и послушным товарищем для него оказался окольничий Измайлов.
До какой степени государи высоко ценили Шеина и возлагали на него надежды, свидетельствуют милости, которыми он осыпан был при самом своем назначении. Михаил Борисович с своим сыном Иваном,
