Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

А было одиночество особенное, самое странное. Такое одиночество, когда вокруг полно людей, самых разных. Одноклассники, учителя, много других детей в гулких школьных коридорах. И повара в столовой, и охранники у дверей, и вахтеры у гардероба, а еще люди на улице, на которых можно смотреть через окно, куда-то спешащие, такие разные, такие далекие, и совсем, совсем ненастоящие. Вот сколько людей вокруг, а всех будто нарисовали фломастерами — Таша оставалась одинокой.

Как уместить в слова хоть одно из этих одиночеств?

Целый мир умещался в школу, несколько улиц, магазины и детскую площадку во дворе. Больше Таша ничего не видела. Правда, она ездила с родителями в отпуск, но родители — странные люди. Приехав, они сидели в отеле неделю, купались в бассейне, где вода противно пахла хлоркой, и загорали на шезлонгах, подставляя бледные лица влажному южному солнцу. Сколько бы Таша не просила погулять по улицам или отвести к морю, они оставались непреклонны. «В море грязно, к тому же на пляжах полно извращенцев», — отвечала мать, презрительно морща нос. Отец всегда добавлял, что на рынке ее обязательно украдут, а по улицам можно и дома потаскаться. Таша понятия не имела, кто такие «извращенцы», и как можно не понимать, что дома совсем другие улицы, но послушно шла загорать на шезлонг. Только принюхивалась к далеким запахам, доносящимся из-за забора. Пахло йодом, камнем и пряностями. В номере Таша рисовала море — зеленым фломастером, а еще синим. По телевизору оно было именно такое.

Но был у Таши один секрет. Она не рассказывала о нем ни матери, ни отцу, ни Верке. И никому, никогда бы не рассказала, хотя ей очень, очень хотелось. Всему миру Таша рассказала бы о черной шпильке и красных цветах. Но эта тайна была из тех, которыми нельзя делиться ни с кем. И Таша молчала, только иногда дома, перед зеркалом, сворачивала волосы в узел на затылке и закалывала их черной шпилькой.

…

Таша никогда не хотела играть в театре, но часто ходила на репетиции кружка. Ей нравилось просто сидеть в углу и смотреть, как создаются спектакли, сценки и новогодние утренники. Она совсем не обижалась, что Дед Мороз на самом деле женщина, и что Снегурочка — красивая старшеклассница Улька. Ее не волновало, что Колобка сделали из папье-маше и старого футбольного мяча. Таше не хотелось сказок, ей хотелось, чтобы все было честно. И в театре была настоящая честность — сказки создаются людьми, они вдыхают в них жизнь и наделяют их смыслом. Иначе не бывает.

Но больше всего ей нравилось смотреть за репетициями старшеклассников. Она мало понимала в сюжетах пьес, которые они ставили. Там были истории про любовь, ссоры с родителями и какой-то вечный протест. Таша не понимала, зачем ссориться с родителями, а о любви вовсе имела свое детское, презрительно-брезгливое мнение. Но ей нравилось с каким чувством Улька играла любовь с высоким рыжим Тимуром, особенно в последней пьесе «Сказки про главное».

Таша не понимала, почему руководительница кружка, Наталья Сергеевна, заставляет красивую Ульку носить безликое черное платье и завязывать пышные темные волосы в тугой узел. И почему она никогда не позволяла девушкам пользоваться косметикой. Она что-то говорила про очарование молодости и то, что естественность и чистота — лучший образ, но Таша не соглашалась. Улька была красивее с черными тенями. А Тимура портили веснушки. Ну какой романтический герой с веснушками?

Но не все взрослые были как Наталья Сергеевна.

— Какие чудные котятки, — услышала однажды вечером Таша. Она обернулась и не смогла отвести взгляд от женщины, которая стояла в дверях актового зала.

Улька по сравнению с ней казалась бледной подделкой. Таша раньше не видела таких красивых женщин даже по телевизору. Высокая, стройная, с мягкими прядями светлых, почти белых волос, ложащимися на идеально прямую спину. Линия шпильки совпадала с тонкой полоской на шелковых чулках. А еще Таша впервые видела, чтобы в помещении не снимали перчаток, и чтобы поверх перчаток носили кольца.

Сначала женщина просто сидела в углу, как и Таша. Только в ее взгляде не было и следа детской очарованности. Таша видела в ее красивых обведенных черным глазах брезгливость.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Кто автор той пошлости, что у вас тут дети играют? — спросила она в конце второй репетиции.

Наталья Сергеевна посмотрела на нее с непонятным Таше сочувствием. Наталья Сергеевна вообще-то нравилась Таше. Она была похожа на ее мать — невысокая, бледная, уставшая женщина с гладко зачесанными назад волосами, короткими ногтями и без косметики, которая могла бы скрыть следы наступающей старости. Но как она может смотреть с сочувствием на молодую и красивую женщину, которая не боится так задавать вопросы?

— Я, — спокойно ответила она. Таша заметила, как Улька, медленно встав с пола, подошла к Наталье Сергеевне и сжала ее руку.

— Послушайте, это отвратительно. По уровню наивности эта пьеса…

— Соответствует образовательным стандартам, уважаемая. Насколько мне известно, вы здесь, чтобы защитить дипломную работу, а не давать мне советы? Покажите мне пьесу, которую будете ставить с детьми.

— Учтите, что я уже согласовала с директором как материал, так и свое право ставить на главные роли тех, кого посчитаю…

— Пьесу, — отрезала Наталья Сергеевна, требовательно протягивая руку.

Женщина, фыркнув, протянула ей распечатку.

— Завтра я вам ее верну. Учтите, я хочу, чтобы все перестановки вы согласовывали со мной.

— Зачем? — с искренним интересом спросила женщина.

— Потому что театр существует в школе не просто так. И прежде, чем вы сделаете из него вертеп, я хочу убедиться, что ваших следов здесь не останется после премьеры, — отрезала Наталья Сергеевна.

Таша не знала слова «вертеп» и вообще не могла понять сути разговора. Только вдруг ей стало обидно — Наталья Сергеевна, как и все взрослые, хотела сделать мир серым. Чтобы красивая Улька носила такой же узел на затылке, чтобы не пользовалась косметикой, чтобы ставили только то, что одобрено и правильно. Из-за таких людей, как Наталья Сергеевна, никто и не понимал, как канарейка может быть красной. Но эта женщина в черном, кажется, носила свои красные перья с таким достоинством, будто это желтые канарейки несовершенны.

— Я сразу могу сказать, что этой девушке главную роль не дам. Она переигрывает и способна испортить любую постановку, — женщина едва заметно кивнула на побледневшую Ульку. Таше снова стало обидно, на этот раз за Ульку. Зачем с ней так? Она красивая и хорошо играет. Таша ей верила.

— Прекрасно. Слушанья проведем завтра, и я буду на них присутствовать, учтите. «Дожди»? Что за название у вашей пьесы?

— Дождями небеса оплакивают людские грехи, — надменно ответила женщина.

— Просто прекрасно. Именно то, что нужно детям — людские грехи.

— Они уже не дети. Совсем скоро они повзрослеют и столкнуться со всем, что написано в пьесе. Если они сделают это на сцене — будет не так больно потом.

— Вы здесь для того, чтобы реализовать свои амбиции, а не для того, чтобы делать детям больно. Позвольте вам напомнить, если вы так любите грехи, что гордыня — один из смертных.

— О, я много знаю о смертных грехах. Больше чем вы, поверьте, — сладко улыбнулась женщина.

— Верю, — с непонятной грустью отозвалась Наталья Сергеевна. — Завтра слушанья. Учтите, я своих воспитанников не брошу.

— Никто и не требует, — процедила женщина, разворачиваясь.

Таша догнала ее уже в коридоре. Звонкая и злая дробь каблуков стучала по полу и отражалась от стен.

— Подождите! Постойте! — крикнула она, поняв, что не успевает за ней.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Женщина остановилась и обернулась. На секунду Таше показалось, что у нее очень злое лицо, но морок тут же исчез. Она улыбнулась, широко и по-доброму.

— Какой славный котеночек. Белая шерстка, голубые глазки. Что ты хотела, девочка?

— Я не котеночек, я Таша, — побледнев, ответила она. — Вы сказали, что не дадите Ульке главную роль.

— И что? — женщина помрачнела, и теплые искорки, плясавшие в ее глазах, погасли.