Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

— О человеке, который должен был дать Ире рекомендацию в колледж, вчера писали газеты. Это он убивал женщин — ну знаете, венки, река, театральные эффекты. Но вряд ли Ира захочет в театр, несколько дней назад ее там напоили снотворным и изнасиловали. Она вам что, ничего не сказала?

Мартин молча ощупывал решетку. Это была обычная кованая решетка, черная и вычурная — ажурные стебли переплетались с небольшими цветами с пятью лепестками. Больше похожа на могильную ограду.

Он не надеялся достучаться до Виктора. Слова сейчас не имели никакой власти. Но он, Мартин, пока что имел.

Черный металл дрогнул под кончиками пальцев, расползаясь сажей. Мартин остановился, и несколько секунд прислушивался к происходящему снаружи.

— …Вы любите искать виноватых. И наказывать их, не-так-ли? И кому в итоге не смогла довериться ваша дочь?

Мартин не смотрел на лицо Вячеслава Геннадьевича и вообще не обращал на него никакого внимания. Он хорошо понимал, чем занимается Виктор.

Он пытался совершить еще одно убийство. Только на этот раз он вовсе не собирался выхватывать бритву и резать кому-то горло. И подбрасывать бритву, ломая чужую жизнь, тоже не хотел.

Нет, в этот момент Виктор с удовольствием по локоть погружал руки в чужую темноту. Он играл словами, переставляя акценты и смыслы.

Но главным было не то, что Виктор делал, а то, чего он не сделал в этот момент. Он не обращал внимания на Мартина.

Мартин улыбнулся. На его лице жестокая усмешка Виконта выглядела страшнее, чем на лице Виктора.

Улыбаясь, Мартин провел рукой по проему. Под ладонью вырастала новая решетка — такая же как та, которую он только что уничтожил.

Удовлетворенно вздохнув, Мартин прикрыл глаза и положил на решетку ладони.

Он чувствовал, как кровь с изрезанных пальцев горячими, тяжелыми каплями срывается в проем, затекая в рукава.

«Ты сейчас встанешь и уйдешь», — подумал Мартин.

Вячеслав Геннадьевич когда-то бил дочь. Она и правда не могла ему доверять. Но это вовсе не означало, что он заслуживал смерти.

«Уходи отсюда. Ты сделал все, что хотел. Ты сказал достаточно. Уходи».

Виктор не слышал, о чем думает Мартин. Он только чувствовал, как в душе нарастает неясная тревога. Предчувствие близкой беды. Оно было разлито в воздухе, словно озон, заставляя судорожно озираться в поисках причины.

Что случится сейчас?

Упадет потолочная балка? Взорвется газовый котел? Вячеслав Геннадьевич схватит со стола нож и воткнет ему в горло, чтобы больше не слышать слов, которые он произносит?

А слова достигали цели. Каждое из них.

Он достаточно изучил эту семью, чтобы чувствовать, где бьется близко к коже горячая, уязвимая жилка, на которой теперь он был рад сомкнуть клыки.

Вина не похожа на канарейку в клетке. Он в детстве ничего не понимал, хорошо, что понимает сейчас. Вина похожа на удавку, на петлю. И пусть такие, как Мартин суют в нее голову — он может накинуть ее на чужую шею.

Но что же царапает сознание, наполняя его горячей и тяжелой, похожей на смолу, тревогой?

«Тебе нельзя здесь оставаться. Здесь опасно», — убеждал его Мартин, прислонившись к решетке.

«Это ты?! Какого черта, Мартин?!»

«В чем дело? Я заперт, ты об этом прекрасно знаешь», — честно ответил он.

Виктор прислушался. Мартин был в отчаянии. Он никак не мог поверить, что его предали, и еще ему было страшно.

Он был беспомощен и совершенно не опасен, его друг с добрыми, страдающими глазами и сказками о справедливости.

Виктор брезгливо отвернулся. Он ожидал от Мартина большей изобретательности. Или большей экспрессии. Но не того, что он будет в отчаянии сидеть, прислонившись к решетке и оплакивать свою судьбу.

«Думал, ты тут лучше всех притворяешься?» — подумал Мартин, усмехаясь.

— Вы срубили елку, когда Риша с нее упала. Вы застрелили пса, который на нее напал…

Но его слова теряли чарующую власть. Все чаще промахивались мимо цели.

— Но оставили мне разбираться с людьми, которые по-настоящему ее…

«Уходи отсюда. У тебя совсем мало времени».

— …справедливым застрелиться? Ведь настоящая причина всех ее бед…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Вот сейчас! У тебя всего несколько секунд! Давай же, беги, брось добычу — у тебя будет другая! Беги отсюда, скорее!..»

— Мне пора. Счастливо… оставаться, — закончил тираду Виктор, положив ладони на стол.

Он вышел быстрее, чем Вячеслав Геннадьевич успел что-то сказать. Остановился, прислушиваясь.

Мартин не стал ничего ему говорить. У него была другая задача.

Шли минуты. Одна, вторая, третья. В доме было тихо. Виктор стоял, глядя на дверь тяжелым взглядом. Если ничего не произойдет сейчас — не произойдет никогда. И, возможно, ему придется придумать что-то иное.

Из дома раздался выстрел.

«Что ты наделал, черт возьми?!» — в притворном ужасе прошептал Мартин, сжав решетку.

Он представил себе глубину отчаяния человека, у которого только что исчезла любимая дочь. И которого друг дочери, которого он с детства любил обвинил в этом. Представил, как Вячеслав Геннадьевич снимает ружье со стены.

Написал ли он записку?

Попрощался ли с любимой женой?

Риша отомстила Вику, сбежав от него.

Виктор отомстил ей, забрав у нее отца. Раскинул паутину лжи, выплел ее, как заклинание, как гипнотический яд, и вылил в лицо человеку, который когда-то спас ему жизнь.

Мартин представил себе это, а потом представил отчаяние, которое мог бы испытать. Как учила Мари — не выдумывать новых ролей и новых эмоций, просто найти те, что лучше подойдут истории.

Виктор не мог знать, что на самом деле Мартина волновало только одно — чтобы он сейчас убрался как можно дальше от этого дома и сбежал как можно скорее, не дожидаясь реакции Галины или расползшихся среди соседей слухов.

Если он решился на это, значит, намерен бежать. И пусть бежит, как можно быстрее и дальше.

Главное, чтобы Виктор не отправился проверять, был ли выстрел на самом деле.

Мартин улыбался. Бутафорский выстрел из воображаемого ружья — Мари бы понравилось. Идеальный первый звонок в конце антракта перед третьим актом.

Занавес опускается

Свет гаснет

Ведь должен быть какой-то верный выход?

За деньги не придумаешь — какой!

Другой герой? А если мир — другой?

А может, здесь нужны другие боги?

Б. Брехт

Ты говорил, что нужно уехать. Туда, где мало людей. Туда, где мы сможем начать все сначала.

Говорил и сам не верил в свои слова. А я не терплю лжи. Что мы можем начать «сначала»? Где начало у нашей истории?

Может быть там, где я в опустевшей темноте впервые слышу твой голос. Тогда он означал сказку. Сбывшуюся, красивую сказку о верном друге, который спасет от темноты. Разве я мог тогда знать, что сказка о светящихся бабочках и белом крыле с теплым пухом для тебя — чужое отражение в зеркале, лицо, которое ты с отчаянием ощупывал кончиками пальцев, не в силах поверить, что это случилось с тобой? Что ты начал свою жизнь в сомнениях и страхе, а мне нечем было их развеять, ведь я всегда мог только брать?

Может быть, она начинается там, где ты впервые бросился мне на помощь? Как пугала тебя эта боль. Как пугало то, что я ее испытаю, сам-то ты ее не боялся.

А если я зачерствею. А если я озлоблюсь. Если боль сломает мой хрупкий, детский мирок.

Теперь-то ты знаешь, Мартин, что на самом деле ломает человеческий мир?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

А может быть, история начинается у проклятой елки. С мертвой собаки и девочки, которая мечтала о театре.

Ничего не осталось. Ни елки. Ни девочки. Ни театра. Ни хрупкого мирка.

И тебя, Мартин, скоро тоже не станет.

Я верю, что однажды человеку было одиноко. И человеку нужен был… Бог. Каждый народ рано или поздно почувствовал свое одиночество и создал себе божество. То, с добрыми, страдающими глазами, то, что нельзя изображать, тот, которому мы только снимся… И сотни, тысячи других. Но что делать каждому человеку с его собственным, ничтожным одиночеством, если он не находит утешения в том, что ему уже дали? Те Боги давно мертвы, они не слышат, и только может только тот, Спящий, просто до сих пор не проснулся.