Анка - Василий Дюбин

Анка обошла барьер и, пошатываясь, направилась к Орлову. Она шла к нему с протянутыми руками и молча, словно немая, шевелила губами. Обессиленная и опустошенная, пережившая столько тяжелых потрясений, Анка зашаталась и медленно опустилась на скамейку.

Орлов бросился к ней, бережно обнял:

— Аннушка… родная моя…

— Я так устала, Яшенька… Так устала… — прошептала Анка, и слезы брызнули из ее глаз.

Врачебная комиссия признала Орлова инвалидом третьей группы.

— Помилуйте! — возмутился он. — Какой же я инвалид?

— Инвалид Отечественной войны, — пояснил председатель комиссии.

— Да понимаете ли вы, что меня с такими документами на выстрел не подпустят к самолету?

— Почему? В качестве пассажира подпустят, — спокойно сказал врач.

— Я — летчик.

— Забудьте об этом. Вы свое отлетали.

— Нет, — запальчиво воскликнул Орлов. — Я буду требовать переосвидетельствования и докажу, что я еще летчик.

— Мы, врачи, лучше знаем, кого можно допускать к полетам, а кого нельзя.

— Не знаете вы ничего, сидя в кабинете. А вот если бы я вас по-чкаловски прогулял на самолете под небесным зонтиком, тогда вы признали бы меня здоровым, — и Орлов выбежал из комнаты, в которой заседала комиссия.

В коридоре он встретил Ирину. Девушка была чем-то возбуждена, большие черные глаза ее блестели. Последние дни она, как никогда, была веселой. Профессор подозрительно посматривал на нее, догадываясь, почему так изменилась Ирина. Он хорошо изучил эту девушку и прекрасно понимал, что своей неестественной жизнерадостностью она пыталась скрыть неутешное горе. Прикидываясь веселой, Ирина изо всех сил старалась не обнаружить боль, которую причиняла ей разлука с Орловым. На свою беду девушка полюбила этого человека, не подозревая, что в его сердце давно живет большое чувство к другой.

— С чем поздравить вас? — участливо спросила Ирина.

Орлов досадливо махнул рукой.

— В инвалиды зачислили.

— Значит, так надо.

— Да не могу я без крыльев…

— Отрастут. Идите в мою комнату, там Аня. Ее и вас вызывает военный прокурор по делу Егорова.

В прокуратуре Орлову и Анке дали прочитать показания Бирюка. Он сознался во всех своих преступлениях, ничего не скрывая, и просил, учитывая его искреннее раскаяние, сохранить ему жизнь. Орлову и Анке нечего было добавить к исчерпывающим показаниям Бирюка, и прокурор передал дело на рассмотрение трибунала.

Приговором военного трибунала Бирюк за свои чудовищные преступления был присужден к высшей мере наказания.

Пока Орлов оформлял в госпитале документы, Анка отправила на хутор подробное письмо о двух судебных процессах в трибунале, расстреле предателя и убийцы Бирюка, сообщила о своем скором приезде.

Орлов взволнованно прогуливался по госпитальному парку. Он несколько раз обошел все аллеи и присел на скамейку под старой липой. Достал из кармана телеграмму, еще раз перечитал:

«Буду завтра самолетом. Бровин». Это телеграфировал командир авиаполка.

«Получил, значит письмо. Но где же он? Ведь мы сегодня уезжаем. Придется, видно, по такому случаю отложить отъезд до завтра».

На повороте аллеи показалась радостная и возбужденная Анка.

— Ну, Яшенька, встречай гостя!

— Наконец-то! — вскочил Орлов.

— Сиди, сиди. Он сюда идет. Сиди, — махнула рукой Анка и убежала обратно.

Орлов как поднялся, так и продолжал стоять возле скамейки. Сдержанно улыбаясь, к нему широкими шагами приближался полковник. За ним едва поспевал с большим чемоданом и газетным свертком старшина. Полковник порывисто обнял Орлова, троекратно расцеловал и произнес только:

— Ну и ну…

Старшина поставил на землю чемодан, положил на него сверток, вытянулся в струнку, приложил к козырьку руку:

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

— Здорово, старшина, здорово!

— Сядем, — сказал полковник, все еще рассматривая Орлова. — Так вот, значит, какие дела… Немцы подожгли самолет, вы приземлились и попали к партизанам. А мы-то вас…

— В покойники зачислили? — засмеялся Орлов.

— Да, признаться, зачислили. А вы живы, здоровы и прямо-таки героем выглядите.

— А вот врачебная комиссия в инвалиды записала.

— Ничего не поделаешь, — развел руками полковник. — На то она и врачебная комиссия.

— А я чувствую, что могу летать. И докажу это.

— Каким образом?

— Пойду на перекомиссию.

— Если докажете, я с радостью приму вас в свой полк. А пока надо вам хорошенько отдохнуть.

— Непременно в свой родной полк вернусь. Верно, старшина?

— Так точно, — отчеканил старшина.

— А больше не будете присуждать мне девушек?

— Смотря по обстоятельствам, — хитровато улыбнулся старшина.

— Ну, нам пора на аэродром, — сказал полковник. — Вот что… в этом чемодане все ваше имущество: и парадный костюм, и ордена, и все, все. А это, — вынул он из кармана гимнастерки партбилет, — от секретаря партбюро, просил передать вам в собственные руки…

— Спасибо, товарищ полковник, за вашу заботу.

— Ладно, ладно. А нашу встречу и расставание мы сейчас немножечко вспрыснем. Старшина!

Тот мгновенно развернул газету, и перед однополчанами появились бутылка коньяку, бутерброды с ветчиной, шоколад, три алюминиевые стопки.

Старшина ловко откупорил бутылку, налил в стопки коньяку.

— За скорую нашу победу! — провозгласил полковник тост.

Выпили. Закусывая шоколадом, полковник сказал:

— Мне вести самолет. Я больше ни грамма, а вы пейте, вам даже полезно.

Из разговора с полковником Орлов узнал, что полк давно перебазировался, и теперь летчики ночами бомбят гитлеровцев на Крымском полуострове, доставляют в горы нашим партизанам продукты и медикаменты.

— Скоро будем базироваться на Крым, — сказал полковник и встал. — Пора в дорогу.

Орлов, загадочно улыбаясь, сказал старшине:

— А хотели бы вы взглянуть на ту самую Ирину, которую вы присудили мне?

— Как это… взглянуть?

— А так, глазами. Ирина работает в этом госпитале.

— Ишь ты, какое дело! — изумился старшина.

— Ее кровь спасла меня.

— Смотрите, какое совпадение, — оживленно промолвил полковник. — Так она и сейчас здесь?

— Здесь. Идемте. Познакомлю вас.

Провожать Анку и Орлова профессор и Ирина приехали на вокзал. Ирина без умолку говорила, смеялась, но срывавшийся голос выдавал ее. Раздался второй звонок. На перроне засуетились. Пассажиры поднимались в вагоны. Лицо Ирины побледнело. Попрощались. Ирина поцеловала Анку:

— Пиши, не забывай.

— Обязательно. Кончится война, приезжай, Иринушка, к нам на море. Хорошо там, у нас. Тебе понравится!

Орлов и Анка вошли в вагон. Паровоз дал гудок, плавно тронулся с места состав. Перестук колес удалявшегося поезда становился все глуше и глуше… Ирина отвернулась, скрывая слезы, но плечи ее вздрагивали.

— Полно, Иринушка. Зачем же плакать?

— Сердцу не прикажешь, Виталий Вениаминович…

Красная Армия наступала, отбрасывая гитлеровцев на запад. Сумятица и нервозность царили в немецких тылах. Паническое настроение охватывало и штабных работников, и гестаповцев, и жандармерию.

Бои шли еще под Таганрогом, а лейтенант, не попрощавшись с атаманом, под покровом ночи снялся с якоря и увел из хутора свой гарнизон. Сбежали и два полицая. Оставались пока при атамане вислоухий и его неизменный напарник по уголовным делам и тюремным камерам.

Павел утратил атаманскую осанку, ходил осунувшийся и хмурый, вбирая голову в плечи и по-волчьи озираясь. Он видел, как в глазах у хуторян светилась надежда на скорое освобождение, и это злило его, приводило в бешенство.

— Приготовьте побольше керосину. Когда будем уходить, со всех сторон подпалим хутор, — говорил он, косо посматривая на своих помощников. После побега двух полицаев Павел стал с недоверием относиться к вислоухому и его приятелю.

До хутора доносился едва уловимый гул. Это севернее Косы Советская Армия взламывала немецкую оборону. А по-над морем от Миусского лимана на Мариуполь двигался батальон советских пехотинцев, «прочесывая» побережье. Но в приморских рыбацких поселках уже не было ни одного вражеского солдата. Боясь быть отрезанными, гитлеровцы заблаговременно удрали с побережья к Мелитополю. Атаманам и старостам они говорили, что уходят на фронт.

Всю ночь не смолкала отдаленная канонада. С полуночи до утра «трудились» и полицаи в курене Павла. У них еще оставался мешок сахару, и они варили самогон в дорогу. У крыльца стояли наготове впряженные в пролетку лошади. Смоченные в керосине тряпки кучей лежали в задке. По замыслу Павла, перед тем как покинуть хутор, они промчатся по улицам и подожгут несколько куреней и сараев, используя для этого пропитанные керосином тряпки.