Нерон. Родовое проклятие - Маргарет Джордж

бритты израсходовали все копья, которые так и не смогли пробить стену из крепких щитов римлян, их колесницы вернулись на прежние позиции, а вперед с дикими криками и воем ринулась пехота.

По приказу Паулина римляне выждали, пока бритты не окажутся на достаточно близком расстоянии, и только тогда пустили в ход дротики. Первая волна дротиков сразила многих врагов. Бритты продолжали наступать. Вторая волна из более тяжелых дротиков сразила еще больше, но это не остановило бриттов, хотя теперь их продвижению мешали груды трупов.

Протрубили трубы, и Паулин скомандовал: «Вперед!» Медленно, но верно на противника двинулись три клина римлян.

– Клин способен рассечь любое построение противника, – пояснил Бурр.

Так и случилось. Римляне разделили бриттов и атаковали с флангов своих клиньев. Прикрываясь щитами, они разили противника мечами и неуклонно, ступая по мертвым телам, продвигались вперед. Бритты, прижатые друг к другу, не могли свободно орудовать длинными копьями или прикрываться своими массивными щитами. Тем временем конница римлян, используя дротики как копья, взяла их в тиски. В итоге отступающие бритты натолкнулись на тех, кто еще шел вперед. Движение застопорилось: первые ряды начали отступать, но отступать было некуда.

– Им мешали повозки с их же семьями, – сказал, перечитывая донесение, сенатор Квинкций Валериан и покачал головой. – Четырнадцатый легион двигался вперед, ступая по телам павших врагов.

– Клин – мощное оружие, – подтвердил Бурр, – но требует дисциплины и подготовки, а у бриттов ни того ни другого не было. Они – храбрые воины, это надо признать, но, чтобы одержать победу, одной храбрости недостаточно. Тут главное – дисциплина и воля.

Кровопролитное сражение заняло два часа, не больше. Под конец все поле было завалено трупами бриттов, но римляне не стали предавать их земле и просто оставили лежать для острастки тех, кто вздумает восстать против Рима.

– А Боудикка? – спросил я. – Какова ее судьба?

– Исчезла, – сказал Бурр. – Нет никаких свидетельств ни о ее кончине, ни о спасении.

Меня это вполне устраивало. Я не хотел бы увидеть, как ее, закованную в цепи, ведут по улицам Рима. Яростная воительница была слишком хороша для такой участи. Я был бы рад, останься она в живых и закончи свои дни в сознании, что стала легендой своего народа.

Но кифаред одержал победу.

Я даже подумывал сочинить о ней поэму и положить на музыку. Боудикка заслуживала чести остаться в памяти грядущих поколений, пусть даже она и не хотела бы, чтобы я приложил к этому руку.

LX

Я был горд обратиться к преторианцам, а на деле и ко всему Риму, и объявить о нашей победе в Британии. За проявленное мужество и стойкость я провозгласил Четырнадцатый легион «лучшим из лучших» и сравнил его воинов с героями Гомера. С этого дня на марше их всегда сопровождали почитатели, которые усыпали дорогу перед героями цветами. Наибольших почестей удостоился генерал Паулин, под командованием которого легионеры спасли нашу провинцию.

– Победить победил, но при этом чудом спасся, – сказал Тигеллин, когда мы обсуждали ситуацию в моем рабочем кабинете. – Но теперь мы крепко держим Британию за горло и будем сжимать, пока она не станет задыхаться и вконец не ослабнет.

Да, победа уже стала причиной разногласий. Победа Рима всегда была карающей – одолев врага, мы сжигали города, угоняли жителей в рабство, разграбляли их дома. В Британии мы потеряли семьдесят тысяч человек, и Паулин видел это своими глазами. Тут не до великодушия, сладкозвучная песнь мщения уже разносилась в воздухе. Но, помимо огромных потерь, бритты страдали от страшного по масштабам голода.

Паулин и воинственно настроенные римляне стояли на том, что бритты голодают по собственной вине, – они посеяли зерно, однако урожай собирать не стали, а вместо этого решили поднять восстание. Но суровое возмездие, образно говоря, могло посеять горькие семена, и урожаем стало бы еще одно восстание. Я считал, что лучший способ уничтожить сопротивление недовольных – не карать их, а мягко придушить.

– Звучит жутко, но наши потери равны, – напомнил я Тигеллину. – Они потеряли семьдесят тысяч, мы потеряли столько же. И теперь, оплакав своих, мы должны научиться жить вместе.

– Вот еще! Злобная собака слов не понимает, для нее только палка годится. Сломи ее дух, и она больше никогда не нападет.

– Люди – не животные. Они строят планы и, в отличие от собаки, если сами не смогут отомстить, вырастят поколение мстителей из своих детей.

Тигеллин пожал плечами. Суровый тренер лошадей смотрел на жизнь просто. Но я решил: если Паулин не изменит курс, каким бы героем он ни был, я отзову его и пришлю на его место замену. Восстание Боудикки должно стать последним в Британии.

Другими словами, я ставил на свою убежденность в том, что восстание можно предотвратить, а Паулин ставил на свой опыт подавления восстания. Но, как говорится, победа в битве недорого стоит, если проиграешь войну.

* * *

Римляне праздновали победу в далекой провинции. На стенах появились возвещающие о нашем триумфе надписи, а близость поражения только усиливала всеобщее ликование. Где бы я ни появился, меня повсюду встречали криками «Приветствуем императора, нашего победоносного главнокомандующего!», и, не стану лукавить, я испытывал наслаждение, слыша их. В такие моменты я понимал, что чувствует вернувшийся с победой генерал-завоеватель.

Но устраивать триумф я не планировал. Последним был триумф Клавдия, а тридцатью годами раньше – триумф Германика. Удержание Британии в качестве провинции было жизненно важным, но я не считал, что оно стоит триумфа. Возможно, когда-нибудь я проеду по улицам города на колеснице Августа и даже посмотрю свысока на то место, где еще мальчишкой стоял и глядел на проезжавшего мимо Клавдия, но этот триумф будет устроен в честь другого события. Сначала я должен ступить на завоеванные мной земли.

* * *

И снова настал октябрь – шестая годовщина моего восшествия на престол. Пришло время начать задуманное внедрение Греции в Рим. В честь этой даты я анонсировал празднества, устроенные по подобию Дельфийских и Олимпийских игр. Называться они должны были нерониями, а проводить их следовало раз в пять лет.

Бурр и Сенека, по обыкновению, были не особо довольны, но большинство – и даже сенат – приняли мою идею с энтузиазмом. Празднества по моей задумке делились на три части – атлетические состязания, состязания в искусстве и конные состязания. Атлетические состязания – это бег, прыжки, борьба и гимнастика. Состязания в искусстве – музыка, ораторское искусство и поэзия. Конные состязания – гонки на колесницах, бигах, квадригах и сейугах[54].

Судей выбирали