Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х - Борис Владимирович Дубин

нет. Есть еще точечные усилия отдельных людей, которые пытаются рассмотреть в социальном пространстве литературу, кинематограф или изобразительное искусство. Так или иначе, работы по социологии культуры, литературы, изобразительного искусства — это, как правило, не авансцена социальных наук. От этой сферы, кажется, никто и не ждет ни особых теоретических озарений, ни серьезной глубины анализа. А напрасно: на нынешнем социальном переломе становится все яснее, что основные и самые острые проблемы страны связаны именно с культурой, со смысловым миром людей, их групповым пониманием себя и других, прошлого, настоящего и будущего.

А что социология культуры могла бы дать с точки зрения государственной пользы?

В конечном счете то же, что и любая наука, — понимание, а уже это может повлиять на выработку и принятие решений, сделать их более аккуратными, а может быть, и более дальновидными. У нынешней власти никакого запроса в этом смысле нет, а если есть, то либо дайте нам графики, где мы выглядим лучше всех, либо давайте сфотографируемся для предвыборной листовки. Хотя иногда государственные организации России, связанные с книжным делом или кинематографом, привлекают социологов в качестве экспертов, заказывают небольшие или даже среднего размера исследования.

Что происходит, с вашей точки зрения, с нашей культурой сейчас — какова структура, группы, где конфликт интересов?

Творческая среда чрезвычайно фрагментирована, разбита на кружки «своих» и всех остальных. Появились, правда, эпизодические формы, где эти кружки перемешиваются, — большие премии, юбилеи. На область, условно говоря, культуры в России воздействуют, с одной стороны, процессы, которые происходят на всех уровнях внутри страны, а с другой — процессы общемировые. Впрочем, нельзя сказать, что и в мире, и в нашей стране люди, представляющие искусство, а с этой сферой обычно связывается культура, занимают заметное место в общественной жизни. Исключение представляют страны, где развита и структурирована сфера публичности.

Где, например?

Скажем, в Германии. В известной мере это могло быть в Соединенных Штатах, но там нет идеологии культуры. Поэтому вся проблематика классики и даже авангарда развернута по-другому, и человек вроде Харольда Блума может написать канон мировой литературы, в том числе американской. В России никому в голову не придет подобное, притом что тут чрезвычайно высока заявленная и скрытая ориентация на канон, а в Америке — очень слаба. Наверное, можно назвать Францию, где публичная сфера давно и выпукло структурирована. О структурированности можно судить по многим показателям — представленности и влиятельности людей культуры в обществе, в медиаканалах, количеству журналов и программ, обсуждающих проблемы культуры, количеству премий и их влиянию на потребление премированных образцов и т. д. Ни одна российская литературная премия не влияет на расходимость соответствующей книги и на престиж ее автора. Да и по количеству премий Россия как минимум на порядок уступает развитым странам. Если во Франции литературных премий около двух тысяч, у нас хорошо, если найдем сто пятьдесят, да и то считая премию ФСБ или Службы внешней разведки.

Что получается? Раздробленность творческой сферы, плюс ее оторванность от населения — самых разных его групп и слоев, в том числе оторванность в самом прямом смысле: нет каналов, которые связывали бы ее с более широкой средой. А это значит, что творческие фигуры или кружки не могут быть авторитетны за самыми узкими границами — за пределами околожурнальной публики, активных посетителей двух-трех сайтов в интернете. Если взять последнее двадцатипятилетие, мы едва наберем трех-четырех авторов в литературе и трех-четырех в кино, которые вышли за границу кружкового существования.

И кого бы вы из них назвали?

Для литературы — это Улицкая, Акунин, Дина Рубина, из более новых заявок — Алексей Иванов, Захар Прилепин, притом что это еще только заявки. По всем показателям получается, что Улицкая — первая писательница России, как ни относись к тому, что она пишет, или к ней как к публичной фигуре, общественному деятелю. Она редчайший пример российского писателя, который за последнее двадцатилетие получал крупные международные премии за рубежом.

Описанная ситуация привела к ужасающему состоянию дел с преподаванием культуры, литературы, а тем более искусства в современной школе. Постсоветская школа так и не нашла себя как новое социальное образование. Считаные исключения — то, что было и в советские времена: отдельные замечательные школы или столь же отдельные педагоги. Не приходится серьезно говорить о том, что культура представлена в школьной программе. А значит, она не выполняет, может быть, свою главную роль — не включена в процессы воспроизводства общества от поколения к поколению.

Но ко всему можно привыкнуть, адаптируются и к нынешнему состоянию. Можно даже больше сказать: оно устраивает почти всех. За 1990-е и 2000-е появились новые возможности публиковаться — не в книге, так на сайте, в «ЖЖ» или еще где-то, так что с точки зрения более молодых поколений проблема вполне решаема.

Я не предвижу сегодня в России появление трудов, которые ставили бы проблемы культуры, выдвигали средства анализа, даже предлагали какие-то масштабные результаты. Хотя что-то из того, что имеет отношение к массовой культуре, понемногу входит в систему преподавания, а про массовую литературу написаны даже книги.

Классика сегодня: после универсальности

Впервые: Знание — сила. 2012. № 2 (https://gertman.livejournal.com/120411.html). Беседовала Ольга Балла.

Рассмотрев судьбы идеи классического и классиков как культурного института в разных областях знания, мы не можем не задуматься наконец о том, а что такое вообще классика как явление? Для чего она нужна и возможно ли для культур обходиться вовсе без (такой очевидной для нас, казалось бы) идеи классики и классического? Эти вопросы мы обсуждаем с известным социологом и исследователем культурных процессов, руководителем отдела социально-политических исследований «Левада-центра» Борисом Дубиным — издавшим недавно, кстати, книгу статей «Классика, после и рядом: социологические очерки о литературе и культуре» (М.: Новое литературное обозрение, 2010).

Борис Владимирович, насколько можно понять, смыслы слова «классика» применительно к, скажем, музыке, одежде и математике — различны. Но что-то же их объединяет?

«Классика» — конструкция многослойная и исторически, и семантически.

Прежде всего, через обозначение чего-то как классического идет отсылка к прошлому и в этом смысле уже состоявшемуся, совершенному уже потому, что оно совершенное. Это значит, что носитель соответствующего сознания наделяет прошлое некоторой особой ценностью; может быть, он даже считает его инстанцией, которая дает настоящему смысл, меру, форму, масштаб для оценок. Второе значение, имеющее отношение к первому, — классическое как образцовое. То есть опять же предполагается, что использующий такие оценки верит в существование некоторых образцов, норм, правил и так далее — и в то, что