Долгий сон - Ричард Райт

Рыбий Пуп, одетый во все черное, сидел рядом с Эммой в первом ряду, переводя тусклый взгляд со смоляного профиля Тайри на светлокожее застенчивое лицо Глэдис, чей гроб по его просьбе поставили рядом с гробом Тайри.

— Кто эта светленькая, вон в том гробу, за Тайри? — спросила Эмма из-под черной траурной вуали.

— Одна моя знакомая, — сказал он.

— А куда это Глория подевалась, дрянь такая?

— Не знаю, — соврал он хмуро.

Больше за все время панихиды Эмма ни разу не поминала про Тайри. Пасмурный летний вечер томил духотой, венки живых цветов, сотнями покрывающие фасад церкви, как того желал Тайри, источали такое приторно-сладкое благоухание, что было трудно дышать. Под медными трубами церковного органа расположились пятьдесят певчих, одетые в белое. В церковь набилось тысяч пять чернокожих провожающих: мужчины, женщины, дети. Скорбная и неспокойная тишина нависла в церкви, только по временам там и тут слышался приглушенный плач. Люди стояли позади скамей, заполнили проходы, теснились на ступеньках, запрудили тротуар, заняли даже часть мостовой, так что на улице пришлось поставить щиты, чтобы освободить для машин проезжую часть. Равнодушно прохаживались полицейские, резко выделяясь белизною кожи средь моря черных лиц.

В сопровождении Веры и не менее двадцати черных девиц, работающих в ночном заведении на Боумен-стрит, явилась Мод. Рыбий Пуп мельком увидел Сэма, но успел только поздороваться с ним, занятый вместе с Джимом тысячью разных мелких дел. Подошла мать Глэдис, сгорбленная, смуглокожая женщина с двухлетней девочкой на руках; назвала себя, показывая на гроб дочери, потом склонилась и поцеловала ему руки, капая на них горячими слезами. Рыбий Пуп глядел на бледно-желтое личико девочки с круглыми неподвижными глазами — глазами, не способными, кажется, излучить хотя бы частицу радости. Плача, мать Глэдис отступила прочь.

— Кто это? — спросил Джим.

— Мать Глэдис и ее дочка.

— Боже милостивый, совсем крошка, — сказал Джим. — И что только с ней станется.

Сорок три гроба изогнулись широкой подковой от стены до стены меж двумя рядами окон-витражей, изголовьем к кафедре, ногами — к публике. Кафедра пока пустовала, но по долгому опыту Рыбий Пуп знал, что с минуты на минуту из узкой дверцы по левую сторону от нее выйдет проповедник. Шесть огромных электрических вентиляторов, свисая со сводчатого потолка, медленно кружили деревянными лопастями во влажном жарком воздухе.

Агги Уэст, церковный органист, семенящей походкой прошел по подмосткам и сел у органа, разминая черные пальцы. Внезапно, облизнув губы, Агги чуть наклонился вперед, тронул клавиши, и из-под его рук полились глубокие и печальные звуки церковного гимна — их подхватили сначала певчие, а потом и все, кто собрался в церкви:

Закат и первая звездаИ чистый зов далеких стран,Молчи на отмели, вода,Когда я выйду в океан.Не та волна, что спит сейчас,Что тихо плещет за кормой,А та — что в бездну тянет нас,Нас возвратит домой[3].

Изредка, перекрывая орган и певчих, там и сям взрывалось женское рыдание…

Сумерки. Вечерний звон.И все темно, друзья.Пускай вас не печалит он,Когда отчалю я.Уйду к далеким берегам,Мечтая об одном:Я Кормчего увижу тамК лицу лицом.

Гимн затих. Басы пропели «Аминь!» под громкие вопли рыдающих женщин. Нескольких из них повели к двери. Рыбий Пуп увидел, как Агги жеманно отер влажный лоб скомканным платочком и, прикрыв глаза, вновь склонился к клавишам.

Эта сладкая мысль —Вечно в сердце моем:Чем короче мой путь,Тем все ближе мой дом.

Завороженный певучими скорбными раскатами затихающего органа, Рыбий Пуп, ничего не видя, загляделся в одну точку и внезапно вздрогнул от неожиданности: впереди, долговязый, чернокожий, с исхудалым лицом и воспаленными, воинственно и грозно горящими глазами, стоял достопочтенный Рагланд. Он воздел длинные руки и широким, полным драматизма движением развел их в стороны. Тишина воцарилась в черных рядах. Сочным, звучным баритоном проповедник возопил:

— Смерть!

Он проворно приблизился к левому краю кафедры и повторил громче:

— Смерть!

Скользящими шагами он перешел направо и, склонясь к обращенным вверх лицам усопших, повторил:

— СМЕРТЬ!

Достопочтенный Рагланд быстро поднялся на кафедру и, подняв глаза к высокому своду, медленно, зычно, с печальным недоумением начал:

— Смерть прошла по нашей земле! Смерть, говорю я вам, пронеслась по просторам мира. О Господь всемогущий, Смерть ворвалась в наши сердца! Я призываю вас — смотрите же, смотрите, СМОТРИТЕ!.. — Он обвел длинным, костлявым перстом мертвые черные лица, застывшие в полукольце гробов. — СМОТРИТЕ, говорю я вам, что натворила смерть! Смерть прошла между нами — и вот они, ее отметины! Смерть прошла, и вот следы ее пальцев! О Господь всемогущий, я слышу, как Смерть крадется прочь и шелестит, удаляясь, ее черный саван!

— Сла-авься! — послышался старческий женский голос.

— Да воистину так! — дрожа и захлебываясь, вторил ей мужской.

Возбужденные, окованные скорбью люди подались вперед, затаив дыхание. Проповедник обернулся к торжественным лицам певчих и затянул гимн. Хор дружно вторил:

Таинственны Его пути,Его дела святые:Он может море перейтиИ укрощать стихии.О люди, вас пугает громИ темных туч движенье,А Он из них прольет дождемСвое благословенье.

Достопочтенный Рагланд движением руки оборвал пение, и по церкви прокатились возгласы:

— Слушаем! Говори!

— Обрати к нам взор свой, Господи!

— Господи Боже, помилуй нас!

— Кто посмеет сказать: «Нет!» — когда явится ангел смерти? — исступленно продолжал проповедник. — Ты сидишь за кассой в бакалейной лавке и пробиваешь чек на сто долларов, но в дверях становится Смерть, и ты должен уйти, бросив покупателя! Ты катишь по улицам в огромном «бьюике», но является Смерть, и ты должен уйти! Ты только что встал с постели и собираешься на работу, но явилась старуха Смерть, и ты должен идти! Может быть, ты задумал строить дом и уже срядился с каменщиком и плотником, но вот пожаловала старуха Смерть, и ты уходишь за нею! Ибо Смерть зовет тебя в твой последний дом! Может быть, ты собрался жениться, и красавица невеста ждет тебя подле алтаря, и ты спешишь к ней, но старуха Смерть окликает: «Ступай сюда, человек, у меня есть для тебя другая невеста! Последняя!»