Семнадцатилетние - Герман Матвеев

Тоня Зуева сидела с плотно сжатыми губами, поминутно склоняясь к блокноту. Ей приходилось часто бывать на комсомольских собраниях в школах района, но обычно она записывала две-три мысли, а сегодня исписала чуть ли не половину блокнота. Она не могла сразу определить своего отношения к тому, о чем здесь говорилось. Можно ли ставить вопрос о школьном коллективе так, как поставила его директор? Не противоречит ли это имеющимся установкам? Педагогично ли выносить этот вопрос на комсомольское собрание? Не лучше ли обсудить его на закрытом совещании учителей?

Выступления учениц рождали новые записи: «Неясны категории отстающих», «Слишком много о недостатках, воспитывать необходимо на положительных примерах», «Замаскированная критика учителей. Недопустимо…»

Наталья Захаровна несколько раз покосилась на раскрытый блокнот. Она была уверена, что Зуева, как и все остальные, унесет с собрания много ценных мыслей для дальнейшей работы. Сегодня Наталья Захаровна лишний раз могла убедиться в том, как прав Константин Семенович, предоставляя детям разумную самостоятельность и инициативу…

У секретаря райкома

Выступление Зуевой было полной неожиданностью для Лены Мельниковой и сильно огорчило ее. Сама она никогда бы не решилась публично возражать представителю райкома комсомола, да еще в такой резкой форме, как это сделала Катя Иванова. На другой день Лена ждала вызова и неприятного объяснения в райкоме комсомола. Но вызова не было. Не последовало его и через день. Лена начала волноваться. Каждое утро по дороге в школу она мысленно представляла эту встречу, спорила с секретарем райкома Кузнецовым, доказывала и, чем дальше, тем больше убеждалась, что комсомольцы школы, правы. Премии имени Ушинского — это не соревнование, а поощрение, и уж если сравнивать их с чем-нибудь, то сравнивать нужно с похвальными грамотами, благодарностями или даже с медалями. Конечно, она была виновата. Она не согласовала этого вопроса с райкомом. Что же теперь делать? По старой памяти, Мельникова обратилась за советом к Софье Борисовне.

— Это серьезная ошибка, Леночка, — сказала учительница, — школьный комсомол — это низовая организация, и она обязана согласовывать свои действия с райкомом. Это азбучная истина.

Но и после такого ответа убеждение Лены не изменилось.

Прошла неделя: вызова не было, но тревога не покидала Мельникову. В чем дело? Не могла же Зуева изменить свое мнение или промолчать. Томительное ожидание и какая-то неопределенность мешали работать, и Лена решила действовать сама. Необходимо было внести ясность. Будут ли у них премии, или не будут?

В субботу после уроков Лена отправилась в райком к первому секретарю. Кузнецова она встречала много раз, и всегда их разговоры носили дружеский характер. Сейчас ей казалось, что она в нем ошиблась, что он только внешне такой простой, а на самом деле это равнодушный чиновник, оторванный от жизни, целыми днями сидящий в кабинете и бесконечно заседающий. Она пыталась вспомнить выражение его глаз, черты лица, манеру разговора, и в ее воображении вставал зазнавшийся, сухой и даже несколько надменный бюрократ. «Ничего, ничего, поговорим, — подбадривала она себя. — Я не сама это выдумала. Так решило общее собрание. В случае чего, можно и в горком сходить». Готовясь к решительному объяснению, Лена собрала большое количество доводов и фактов, продумала все возможные возражения… Но встреча получилась совсем не такой, как она представляла.

Мельникова, конечно, не знала, что Кузнецов на другой же день после школьного собрания принял Зуеву и выслушал ее сообщение о премиях. Заведующая школьным отделом со всеми подробностями изложила суть конфликта и с возмущением предупредила о возможных последствиях, если райком будет продолжать смотреть сквозь пальцы на подобную «партизанщину». Под «возможными последствиями» она имела в виду авторитет райкома и первого секретаря.

— Послушай, Зуева, — с грустью сказал Кузнецов, когда Тоня закончила доклад. — Ну чего ты полезла выступать? Кто тебя за язык тянул?

— Не могла же я молчать, когда это идет вразрез всей нашей линии.

— Какой линии? Что ты выдумываешь! Школьницы проявили инициативу, загорелись, директор школы не возражает, а ты под ногами путаешься, мешаешь…

— Вот, вот… я так и знала! — обиженно пробормотала заведующая школьным отделом.

— А если знала, незачем было и выступать. Откуда у тебя такие замашки? Кто тебя этому учил? — уже с досадой сказал секретарь. — Скажите пожалуйста, какой ретивый администратор!

На этом разговор был окончен, и все возражения Зуевой повисли в воздухе, как дым в тихую пасмурную погоду.

Кузнецов знал, что близкие подруги называют Лену Мельникову Елкой, и, когда она пришла к нему раскрасневшаяся от мороза и смущения, поднялся к ней навстречу.

— А-а! Товарищ Елка! — приветливо поздоровался он. — Это хорошо, что ты зашла. Я сам собирался к вам понаведаться, да все дела не пускали. Говорят, вы там бурную деятельность развернули! Молодцы!.. Зуева рассказывала, что вы установили премии за лучшие учебные работы. Интересное дело! Да, да… Мы уже говорили с ней. Очень ценное начинание…

Меньше всего Лена ожидала такой встречи. В первый момент она растерялась, хотя на душе сразу просветлело и стало стыдно за свои невеселые мысли. Как она могла подозревать, что райком будет ставить какие-то палки в колеса и вместо сочувствия она встретит здесь что-то вроде нагоняя или строгого выговора!

— Садись и рассказывай, товарищ Елка, — полушутливо продолжал первый секретарь. — С премиями — это чело дальнейшего будущего, а вот насчет второго вопроса мне не все ясно…

Лена посмотрела в открытое лицо секретаря, встретила внимательный, улыбающийся, умный взгляд серых глаз и смутилась еще больше. «Откуда он знает, что папа зовет меня Елкой? — подумала она. — «Товарищ Елка!» Вот новости!» Она не знала, как ей поступить. Если такое обращение роняет ее достоинство, то следует немного обидеться и дать ему понять, что это ей не нравится. С другой стороны, что тут обидного? Ведь он не смеется над ней, а просто так, по-товарищески. И Лена решила не обижаться. Она рассказала о постановлении собрания по второму вопросу. Комсомол решил беспощадно взяться за лодырей, помогать отстающим и повысить общую успеваемость. Формы работы различные: шефство старшего класса над младшим; индивидуальное шефство; воздействие на родителей через комсомольские организации на производстве, где они работают, и многое другое, в зависимости от причин неуспеваемости.

Кузнецов слушал внимательно, кивал головой и иногда вставлял ободряющие словечки: «Хорошо… верно… что толково». И, когда она закончила, серьезно сказал:

— Все это хорошо… Но вот о чем не забывай, Лена. О коммунистическом воспитании. Мы много заботимся об ученье, об успеваемости, а с душой человека возиться нам некогда. Учится, скажем, индивидуум на пятерки, и мы успокаиваемся. А мне думается, что это не совсем так… Ученье-то ведь — это могучее средство воспитания нового человека, а не самоцель. Ведь и в самом деле, если подумать: зачем нам дельный инженер, если он в душе подлец и эгоист? Все равно такому не работать. Обязательно свихнется. Эгоисты — это очень ненадежные люди в нашем обществе. «Болото» и «шпана», как называли их у Макаренко. А нам нужен актив. Как можно больше актива. Ты согласна с этим?

— Да.

— Вот… Значит, надо воспитывать людей. Создавать новый характер с высокими нравственными показателями. Можно так выразиться? — спросил он и, видя, что Лена вспыхнула, не зная, что ответить, продолжал: — Неважно. Главное, чтобы ты поняла. А как создавать характер? Меньше всего словами… усладительными речами. Есть у нас такой грешок: много говорим и думаем, что в этом и заключается воспитательная работа. Действовать надо больше. Помнишь, как Ленин говорил на третьем съезде комсомола: «Воспитание коммунистической молодежи должно состоять не в том, что ей подносят всякие усладительные речи и правила о нравственности. Не в этом состоит воспитание». Поняла? Мотай на ус!

Заговорив о воспитании, Кузнецов сразу загорелся, вышел на середину кабинета, словно за столом ему было тесно, не хватало места для широких жестов. Он говорил, точно на трибуне, — громко, отчетливо, не думая о том, что слушает его всего лишь одна школьница.

— Последнее время я много ломал голову над этим вопросом… И не только школа. Частенько, понимаешь, и в других областях такие «усладительные» речи подносят. В литературе, в театре, в кино… А в чем дело? Почему это так? Не понимают, что ли, работники… будем говорить, культурного фронта, что они вразрез с ленинским учением действуют? Иногда не понимают, а иногда понимают, да не знают, как по-иному работать. А бывает, что и знают, да лень. Воспитать и добиться каких-то результатов — дело сложное, беспокойное. Драться, бороться надо! Возьмем для примера чувство ответственности. Ты, конечно, понимаешь, что человек, не имеющий такого чувства, живущий лично для себя — это не комсомолец и даже, скажем прямо, не ахти какой советский гражданин. А как воспитывать это чувство? Как?.. Сложное дело, хлопотливое. Тут поломаешь голову… А не проще ли прочитать пару лекций, а в отчете написать, что, дескать, ваша директива, товарищи, выполнена и чувство ответственности на нашем участке воспитано… Понимаешь? Никто же не будет проверять — воспитано оно или не воспитано. Невозможно теоретически это проверить. Вот и получается иногда, что безответственные люди ответственность воспитывают.