Видения Коди - Джек Керуак

Что-то все равно было неистовое в воздухе на Рождество 1948-го – у меня была «Охота», Декстер Гордон и Уорделл Грей срезали друг друга тенорами, у меня были четыре из их сторон, что в беленьком домике в деревне им дули хорошо и громко, когда Коди подъехал с Джоанной и Дылдой, как мертвые, когда внутрь заглядывал через окна, жертвы Кодиной неистовой трагической судьбы, он всегда разрывался, лишь бы дунуть. Коди был скалист и странен: «Эй, чувак», приветствовали мы; нервный, потирая живот, он тут же запустил мою пластинку, только громче, нежели я когда-либо осмеливался из-за того, что моя сестра неверно понимала боп, снаружи чужак по всем своим целям и намереньям из Калифорнии с трупами в машине, в одной лишь футболке, клонясь и дуя перед фонографом, как добрые старомодные стародавние джазовые трясуны, что в натуре, бывало, терялись без стыда и зазрения совести в джазовых залах; а Коди хотел себе джаза мощного, простого, вроде раннего свинга Коулмена Хокинза и Чу Берри; мои мать, сестра, прочие, великие войска хмурой родни Юга с великими лицами генералов Гражданской войны и пограничных (матриархов) – Ох черт бы драл – (совершая ошибку в следовании сбежавшей нити сюжета, уже написанной) – наблюдая за ним, на самом деле, в изумленьи, а позднее остальные двое, когда проснулись все прыщавые и серые, и вели себя невозмутимо.

В машине я увидел, что Коди совершенно завладел душами Дылды и Джоанны, и так оно было тысячи миль; «Так, дорогуши, мы все сидим на переднем сиденье, Джоанна, пизденка медовая, у меня на коленке, кореш Джек дальше, большой теплый Дылда у дверцы, посредством коей ему выпадает пользоваться, черт, эт нормалек, фух, индеец, ух ты, навахо, одеяло, вжик», пульнув машиной по дороге, покуда, после нескольких часов, достаточных для того, чтоб пала малая тьма, а рождественские огни зажглись, и еда, мы рвали на север вчетвером, абсолютно совершенный водитель, бах, трах, маниакально возбужденный во всякий миг, а иногда вопящий так, как Эд Уинн смеется, мы оказались в Уошингтоне и дальше в Балтимор, Филли, где мы мыли посуду – но никогда, учтите, я в смысле, Нью-Йорк, давно прошедшие возбужденья на заснеженной дороге и по причинам, давно уж позабытым. Именно потому я по этим историческим вопросам несусь галопом – Коди с тех пор прошел маршем дальше, хоть до сих пор я вижу, как он носится головотяпом, скользит «Брюзгою» Марксом в небесах – Довольно сказать, в Калифорнии, после того, как Джоанна поимела – он бросил меня с нею без гроша, то есть попросту уехал с перекрестка О'Фаррелла и Гранта, сказав, что вернется, и пяти минут не прошло после того, как машина наконец остановилась во Фриско из преисподней, и укатил на восток, наши пожитки на тротуаре, ее туфля на высоком каблуке торчит из моего свитера, его взрыв завершился – но на самом деле нет, несколько ночей спустя – фактически, когда я уехал, он планировал кражу со взломом с Джоанной – но не в самом деле – у нее был сладкий папуля, а у того фатера, они стояли на тротуаре – разговаривая об этом, в улете – там были памятные джазовые ночи – Дылда Гайяр, который так завис лишь на балдеже и дует отпадный груз, Коди сказал: «Он знает время» – Затем я вернулся через всю страну, один, обратно в солдатскую школу в Нью-Йорке, автобусом, через Бьютт, снега, ночь Биттеррута, завывающие метели в Северной Дакоте, Миннеаполисе, Чи, крал яблоки в Пеннсильванских бакалеях, вновь прибывши в Нью-Йорк как раз в аккурат проводить Эда Грея, Дейва Шёрмена и Биффа Бьюферда на «Королеве Марии» в Париж, и Францию, везет же сволочам – но события и впрямь затягиваются – но время прошло – не стану даже еще раз упоминать про время – и наконец весной 1949-го я выехал сам, один, во Фриско, увидеть Коди, и он вернулся со мной в Нью-Йорк в какой-то момент в Небраске на скорости сто десять миль в час. Но все это – Божже – там были пушки с Джоанной, направленья в висок – «всю ту зиму у меня было дуло у виска, да-с, сударь!» – (сквозь ее почтовую щель он мог видеть, как ей ввинчивают моряки) – дальнейшие ссоры, уговоры, переговоры, рождались малявки, Коди при этом, скажем, вызывала посреди ночи железная дорога, и он отваливал в тумане в своих «ливайсах» с фонарем тормозного кондуктора, ключами, курткой, с непокрытой головой и старательный, и дикий в галогенных лампах рельсовой ночи, (покуда потом в серьезности своей зрелости не стал уже носить синих кондукторских мундиров как пассажирский тормозной кондуктор и выглядел великолепно). Из Нью-Йорка в Калифорнию нас с Коди в машине останавливали дважды, поездка 1948-го (песня «Медленной лодкой в Китай» была популярна, так на самом деле звали наш «хадсон»), снова в 1949-м, трижды, полиция, подозревавшая наш внешний вид, однажды на лужайке в Детройте, в районе моей бывшей жены; однажды на улице, обшмонали; на дороге в Айове снова – но поздней, все это. Судьбы наши были весьма смешанны и межпутанны, дико!

Хочу валять дурака и валяю, так и эта глава называется; но отнюдь не трепом, но разводками – Я вот от чего тогда никак не мог оправиться, от величия действительной автомобильной поездки, всего за несколько часов, от одного океана до другого через всю страну, такую интересную, если не считать ужасов, что существуют в ней от одного пункта до другого, от Теннесси до Дакоты, от Массачусеттса до Мэна, с берегов Кичигуми до Абакадабры, Флорида, или то, что может быть не столько ужасами, как просто жизнь и то, как она есть в необходимой культуре и ревет себе дальше, как погода или звук, могучий морской звук всех дувов во всех фабриках и жилых домах Нью-Йорка, чего, и скажем, это не то, что ты мог бы начать произносить, будь ты преуспевающим владельцем, хозяином ремонтной мастерской, радио-ремонта, и как бы то ни было – но жил бы в Джексон-Хайтс, но это уже другая история (на Мишн-стрит, хорошо на Хауард-стрит, тот дикобар, вот где я напился вчера вечером).

Поездка происходила, как развертыванье могучей нити свершенных-мгновений, свершенных-стей, я сейчас хочу уйти, тебе сейчас лучше уйти, ух, та девчонка, как бы любилось мне, если б сидела она у меня на коленях, говоря: «Я сейчас хочу уйти», тихонько, имея в виду Я хочу ебаться, давай начнем, она выучилась всей нежности нового поколенья, хипового поколенья, современного поколенья, того поколенья, что через десять тысяч лет будет лежать в руинах под распадами стертых окаменелостей, как нефть под капустными листами старого Каменнозарного, если не Каменновсеядного, а еще лучше Каменосного, Динозавры сами сворачивали себе косяки в фу, плюхастом море, с Мормонскими рыбьими хвостами, что подымались, скользкие и лианные из влажного шлепа и хлюпа трясин, унылых, заря, тупозаря рептилий. Окончательная поимка Моби Дика где-то в феврале 1952-го, экипажем скандинавского китобоя, оборудованного гарпунной пушкой (врубись, они это пушкой зовут) и последовавшая засим нарезка его кусков и мотков прямо в море у берегов Японии, гораздо трагичней, чем это полночное масло, сожженное роком мезозавров, мавзозавров, даггерозавров, ревозавров, ужазавров, грубозаров, такзавров, сякзавров и завров музыкальных – Моби Дик Умер, и Должен Был Умереть – он пережил Ахава больше чем на сто лет, и предварял Мелвилла на столетие, целые столетия, а то и сверх; долголетие было единственным его секретом. Им должен был стать Торо, или и Торо тоже, видел того кита в море, тот горб, что как снежная гора, то Белое Виденье, Альбиноса, Альбатроса, тряпку для тибетской чаши, Проказу: Торо сказал бы «Хымм» и предрек гарпунную пушку, и отвернулся б. «Просвещены все ярью залпов» было личным опытом не Мелвилла, а Э. П. Хилла и Дэнни Сидограды из красноглинных земель Южной Кэролайны, и отчасти Уитмен, и Президент Эйбрахам Линколн с печной трубой на голове на брустверах Быкогона (Мелвилл ошивался в толпах бунтовщиков против призыва, по-Бартлбийски и бледный, на 23-й улице, гостиница, на которой вывешивали извещения, до сих пор там, скатывали бочки с пивом с трапов на набережной, навозолому в глаз попал кулак обмылков, стаут тек по канавам, под теплым солнышком резали рыбьи головы и швыряли их котам, разваливались, облокачиваясь у соляриев Сёра́ на прогулочных судах, и считали паруса, и облака; и Уитмен гологоловый и святой, и весь Белый, как сон Мелвилла (из тьмы) средь них странный, застенчивый, гнутый, может, обвислая шляпа, может, книжка, библия, «Листья травы», Монтескьё, Эбнер Даблдей, Коран, астрономия, физика, древесказ, бумага, голубь у него в волосах, какашка на челе, странный сон, причудливый проблеск, что-то вкрадчивое, напряженное, почти что вплоть маниакальное во тьме у путей, клонится, чайками рассекается, убрано лунами, безмятежное, хрупкое, фарфороватое, ворсистое, бурное, бровастое, снежное, благодатное, отвесное, костистое, потеющее, как Коди, говорящее: «Да!», недоумевающее, а вдруг, заглядывающее под предел, тычущее, толкающее, обожающее, подрезающее, Старое Спонтанное Я, плюющееся сливовым соком, выживающее масло из оливок, неотступный насельник корзинных лавок у снастей, мой Человек Пятница, старый Травоядный Уитмен, Святой Лонг-Айленда, Упырь Брегов, Лепщик Гранитных Рифм, Делатель Сладкой Музыки, Мастер Молота, Хань, Добрый Царь Мин, Каракулевое Крыло, Орел, Коготь, Клюв, Сила, Вершина Горы, Звезда, Укладка в Постель, Дождитель Рек, Настроитель Косителей, Морской Всплеск, Брызги, Воздух, Дикий Гусь, Сосна, Паритель, Мыслитель, Расхаживатель, Творец Истории, Насельник Погостов, на улицах в ночи один под лампой, либо луной, на углу, врубаясь, кошак).