Том 3. Письма и дневники - Иван Васильевич Киреевский

в мае, ехать в Карлсбад. А так как без сопровождающего мужчины ехать невозможно, то я буду провожать ее. Маленьких детей она также возьмет с собой. Я также этим случаем воспользуюсь и буду пить воды.

О том, как я думаю и это время соединить с пользой наших песен, буду писать в другой раз; теперь лучше говорить о том, на что бы я желал получить от тебя ответ скорейший: ты также болен и, говорят, на воды собирался: поедем вместе![921] Подумай об этом и пиши. Что это тебе сделает пользу, в этом я нисколько не сомневаюсь, а пренебрегать своим здоровьем тебе грех. Теперь же ты будешь иметь еще и ту выгоду, что будешь избавлен от мелочных дорожных забот, которые я с восторгом возьму на себя. Если ты на это согласишься, то мы бы устроились таким образом: ты бы поехал не вместе с нашими дамами, а за ними, чтобы мне быть только всегда близко к ним на случай нужды. И для тебя бы это было гораздо спокойнее. Как ты думаешь? Пиши поскорее. Если же ты, Бог даст, согласишься, то я в апреле месяце готов приехать за тобою в Симбирск.

Жду твоего ответа.

Весь и вечно твой П. Киреевский.

Посылаю тебе расписки Андросова на 1000 рублей. За мною еще есть твои деньги, которые нынче же хотел выслать, да опоздал.

Хомяков тебе кланяется.

49. Н. М. Языкову

6 марта 1835 года

Москва

<…> С нетерпением жду твоего ответа на мое последнее письмо. Если б ты мне отвечал «поедем!» — то я бы до потолка вспрыгнул от радости и в половине апреля явился бы в Симбирск за тобою, а в мае уже мы бы плыли по волнам балтийским. Долго ждал я, как ворон крови, что Александр Михайлович приедет сюда по первому пути и что ты вместе с ним приедешь, но увы! А если б ты был здесь, то я не сомневался, что мне удалось бы доказать тебе как 2×2=4, что взглянуть, хоть мельком, на бусурманские земли, хоть несколько месяцев подышать бусурманским воздухом совсем не то, что воображать все это. Кроме того, тебе быть больным и худощавым — просто грешно!! А там, как тебе известно, не одни воды, но и древо медицины процветает во всей своей роскоши, со всеми ветвями как аллопатическими, так и гомеопатическими.

Что ты будешь отвечать — не знаю, но мне как-то мечтается ответ счастливый.

Соединить отлучку за границу с песнями я думаю следующим образом. До возвращения не издавать ни одного тома, потому что это могло бы повредить общему впечатлению на публику, тем больше что начинать с самого интересного и неизвестного невозможно за недостатком обработки. А так как мне оставаться за границей долее начала зимы, вероятно, будет не нужно, то это время можно употребить 1) на примечания и свод всех вариантов, 2) на собрание и соображение всего, что было издано из иностранных и особенно славянских народных песен и 3) на изучение славянских языков, в Богемии очень удобно. Приготовивши таким образом все издание от начала до конца, можно будет в начале зимы вознаградить просрочку быстротой печатания потому, что если печатать том за томом, как обыкновенно, то и самая расторопная типография не обещает кончить прежде года, а, приготовивши как первый, так и последний том, можно подобрать одинакий шрифт в трех типографиях, печатать в трех разом и кончить еще прежде окончания будущей зимы. Если же Бог даст, что мы поедем вместе с тобою, если и твоя рука поможет мне работать над этим храмом, то явится на белом свете, как Минерва[922], вышедшая из головы Юпитера[923].

Покуда пора кончать. Подумай, братец! Или, лучше сказать, не думай, чего тут думать, а скажи: приезжай, я согласен!

Весь и вечно твой П. Киреевский.

Сегодня должен выйти 1 номер «Наблюдателя». Об нем после. Что касается до участия в нем Киреевских, о котором ты спрашиваешь, то оно будет очень невелико: брат вовсе не участвует, потому что его имя вычеркнули в Петербурге, а я очень мало, потому что занят. Не поможет ли ему Языков? А дело доброе.

50. Н. М. Языкову

13 марта 1835 года

Москва

<…> Вот тебе опять только несколько строк, да зато такие, которым ты порадуешься: в день появления жаворонков, 9 марта, у брата родился сын, Василий Иванович Киреевский! Брат сам хотел писать к тебе сегодня, да не знаю, поспеет ли за своими хлопотами около молодой матери, а потому я не хотел пропустить почты, чтобы поскорее поделиться с тобой радостью.

Весь и вечно твой П. Киреевский.

Маменька посылает тебе свой перевод Гофманова «Щелкуна»[924].

Что же твой ответ о чужих краях?

51. А. П. Елагиной

29 июня 1835 года

Кассель

<…> Верно, для вас, милая маменька, совсем неожиданно письмо от меня из Касселя, и вы удивитесь, каким образом я залетел сюда. Это случилось вот как. Мы ехали на пароходе вместе с Надеждиным, еще несколькими русскими и Ал. Титовым[925] и все вместе отправились из Любека в Гамбург. Из Гамбурга должны были все разъехаться в разные стороны, но с Ал. Титовым случился на дороге такой припадок, который привел меня в ужас, и если бы он ехал один, то мог бы погибнуть ни за нюх табаку. Так как я изо всей компании был ему самый ближайший, а вы писали, что мое высочайшее покровительство вам не совершенно необходимо, то я и решился поехать с ним до Касселя, а в случае нужды и до Ахена. Так мы и согласились, тем более, что ехать целой русскою ватагою было веселее. По счастию, он оправился. Досюда мы ехали вместе, а отсюда Титов поехал с Надеждиным, Княжевичем[926] и кн. Кропоткиным[927] до Кельна, откуда ему остается до Ахена только 60 верст. Надеюсь, что теперь будет исправен, впрочем, Княжевич обещал, в случае нужды, проводить его и вплоть до Ахена. Они уехали отсюда вчера, а я отправляюсь в Дрезден сегодня ввечеру и пишу покуда это письмо только для того, что боюсь вашего обо мне беспокойства, потому что я имел непростительную глупость не написать к вам из Гамбурга. Теперь надеюсь обнять вас скоро самолично, потому что в Дрездене пробуду только два дня, чтобы навести об вас справки и посоветоваться с