Полигон - Александр Александрович Гангнус

и интересным, но однообразным узковатым упражнениям с геопрогнозом, где главное — так казалось тогда — уже сделано, остальное могла бы доделывать без него Света.

— Вадим, мы сделали, что обещали, теперь твое слово, — орал между тем в трубку Набатчиков. — Ставка для тебя есть. Сам Палисандров ходил для этого в Президиум.

Палисандров? Академик, глава международной науковедческой школы… Они знакомы, академик замечательный мужик, прислал недавно трогательную открытку: у него больные глаза, и его довольно-таки молодая жена читала ему вслух последний опус Вадима о рыцаре и демоне германской натурфилософии Шеллинге. Очень хвалил: давно, мол, назрело, еще Энгельс говорил и т. д. … Но чтобы из-за него — в Президиум? Этак и возгордиться недолго.

— Кстати, учти, — продолжал петь сирена Набатчиков. — С Палисандровым у нас тут был о тебе большой разговор. Он велел поставить твою тему о натурфилософах особым пунктом по своему — понял? — сектору — раз. Два — ты ведь давал заявку на монографию в издательство? Ну, не хитри, давал. А кто там председатель РИСО? Палисандров! Так вот, ты в плане на 197… год. А где твоя монография? Несерьезно, товарищ Орешкин! Через три года ты с гарантией доктор, правда, не геме и не феме, а философских наук. Но кто сказал, что это хуже? А для тебя… Мы тут с товарищами посоветовались и решили, что это и есть твое дело. Хватит сидеть сразу на десяти стульях, Вадим. Это, в конце концов, жадность какая-то неприличная. И тебе не двадцать пять. Ну что ты молчишь? Или мнение товарищей тебе не интересно? Короче. Не торопим, но назови дату приезда. Можешь сразу не увольняться. Ставка — твоя, она подождет, если тебе деньги не нужны. Но ты сам нужен здесь, понял? А землетрясения оставь Свете.

И вымогнул-таки у Вадима обещание появиться в Москве в начале февраля.

…Таким образом, жизнь Орешкиных вновь круто изменилась. Вадим не остался в геофизике, как одно время подумывал, стал старшим научным сотрудником института совершенно иного профиля, соискателем докторской степени, и с удивлением убедился — еще раз, — насколько формальный статус для многих важнее самой личности. Даже в Институте Земли, где он стал теперь неопасен и неинтересен, ибо выбыл — по крайней мере, формально — из игры, но где он продолжал появляться из-за продолжающих выходить публикаций, с ним некоторые чуть ли не лебезили, с ним советовались и считались гораздо больше прежнего — чем он и пользовался лишь для одного: он постоянно напоминал, что решение парткома фактически не выполнено, что Чесноков все еще в Ганче и не теряет надежды на реванш, а Дьяконова все еще не назначили на должность зама по науке, хотя большая комиссия парткома во главе с академиком Мочаловым чуть не месяц работала в Ганче, подтвердила необходимость всех прежде намеченных и наметила новые меры по оздоровлению обстановки на полигоне.

Дьяконов стал к этому времени отцом. А Света, закруглив в апреле-мае дела в Джусалах и в Ганче и пролив толику прощальных слез, упаковав часть папок, книг, штор, белья и одежды и раздав остальное, приехала в Москву, села в одну из лабораторий Института Земли доканчивать и развивать начатое Вадимом и в первый же месяц поняла, что что-то произошло, что, возможно, сбылись предсказания врача, горный воздух и длительное лечение наконец подействовали. Ее направили на анализ, и громоздкий лиловый штамп на направлении врача — наискось, крупными литерами — возвестил наконец долгожданное: б е р е м е н н о с т ь.

И вот где-то в середине сентября Вадим, забежав к Свете в Институт Земли, столкнулся на лестнице с Севой Алексеевым.

Отношения с Севой были неплохие, но, конечно, прежней сердечности не было. Сева под весьма благовидным предлогом отказался взять в свой растущий сектор Свету (куда кого только не набрал!), и ей пришлось искать, куда приткнуться в институте после отъезда из Ганча. Ее взял в свою группу знакомый по хоздоговорному отчету в Джусалах доктор наук Гольбах — из одной, кажется, солидарности и чтобы насолить начальству. Гольбах был старый и непримиримый враг Саркисова. Правда, работа в его группе скважинной аппаратуры не имела прямого отношения к землетрясениям и оказалась для Светы скучноватой. Но не до жиру…

Так вот Сева встретился Вадиму на лестнице. Поздоровались, перебросились парой приветливых фраз. И, спустившись уже на пару ступенек вниз, Сева вдруг остановился, поколебался и спросил:

— Да, а насчет Дьяконова знаешь?

— Что, утвердили наконец?

— Нет, — Сева посмотрел странно, покачал головой. — Значит, не знаешь. Теперь и не утвердят. — Вадим почувствовал, как замерло, заныло сердце.

— Что? Что-то случилось?

— Плохо дело, Вадим. Там в это воскресенье была рыбалка. Ездили на вездеходике, за рулем почему-то был Дьяконов. На мосту чиркнулись бортами со встречной машиной — там в кузове ехало несколько пассажиров. Кого-то ранило, а одну старушку — насмерть. Это большие неприятности. Олег дал подписку о невыезде. Будет суд. Похоже, все ваши старания насмарку. Саркисов не ходит — летает. По-моему, счастлив. Как говаривал наш общий друг Женя, простым человеческим счастьем. Правда, старательно иной раз хмурится, чтоб тревогу изобразить и скорбь. Но он это не очень умеет. Есть, похоже, там, — Сева ткнул пальцем в потолок, — кто-то, кто на его стороне, Вадим… Везучий он. Я уж не в первый раз примечаю.

Улыбнулся конфузливо и пошел, не сказать чтоб веселый, но и не грустный. Обычный…

3

(Письмо Лидии Дьяконовой Светозару Климову)

Глубокоуважаемый товарищ Климов!

К Вам обращается жена Олега Казимировича Дьяконова, младшего научного сотрудника Горной геофизической обсерватории АН СССР. 23 января этого года народным судом Ганчского района Таджикской ССР мой муж был приговорен к трем годам исправительно-трудовых работ (ст. … УК Тадж. ССР). Я остаюсь с годовалой дочкой. Но не это страшно. Страшно то, что, во-первых, по мнению большинства сотрудников обсерватории, юристов и даже следователя, вина Олега, если она и есть, — не соответствует наказанию, она косвенная. Во-вторых, — то, что, судя по всему, осуждение Олега оказалось в тесной связи с интересами определенных сил в нашей обсерватории, сил, осужденных общественностью и парткомом Института Земли. Олег и его друзья стали препятствием на пути дельцов от науки, стремящихся превратить обсерваторию и полигон во что-то вроде доходного личного поместья. В марте у мужа должна была состояться защита диссертации. Для того чтобы сорвать (далекими от науки методами) эту защиту, было уже сделано очень много, а сейчас в связи с автоматическим увольнением мужа по случаю приговора суда будет сделано все, чтобы он не мог вернуться к своей работе и через три года. Плодами его многолетнего труда (муж вместе с Я. Силкиным и в содружестве с другими научными сотрудниками разрабатывал прогноз сильных землетрясений и других стихийных бедствий) собираются еще