Энигма. Беседы с героями современного музыкального мира - Ирина Анатольевна Никитина

Понятно. В российских консерваториях есть две специализации – хоровое дирижирование и симфоническое. А у тебя как было?

Хосе: Нет, я мог дирижировать чем угодно, потому что, если ты можешь дирижировать симфонией, то и хором тоже, конечно, сможешь.

Ирина: А кто тебе дал замечательный совет стать вокалистом, чтобы улучшить свои дирижёрские качества?

Хосе: О, это был директор консерватории. Моими основными предметами были композиция и дирижирование, еще мне нужно было изучать тромбон, флейту, литавры и скрипку в течение четырех лет, а вокал был дополнительным. И как-то раз у меня был урок с моим преподавателем, вдруг дверь распахивается, входит директор консерватории и спрашивает – кто сейчас пел? Я! – и сразу подумал, что он меня будет ругать. А он говорит: ты понимаешь, какой у тебя голос?! Что вы имеете в виду? Отличный у тебя голос! Ты должен петь. Я отвечаю: я не хочу петь, я хочу стать дирижёром и композитором, а петь не хочу. А он говорит: ты должен петь, даже если ты не собираешься стать певцом, потому что пение сделает тебя лучшим дирижёром. И это был один из ценнейших советов в моей жизни. Благодаря этому совету я стал тем, кем стал. Не знаю, может быть, не будь вокала, в моей жизни ничего бы и не изменилось, этого мы уже никогда не узнаем, но мне нравится думать, что это послужило решающим толчком. Поэтому, когда мне говорят: о, это вокалист, который стал дирижёром, я отвечаю: нет, нет, совсем наоборот. Если ты хороший музыкант и дирижёр с профессиональным образованием, и потом ещё и вокалист, это отлично, огромный плюс. Чувство фразы, управление дыханием, которым владеет певец – это замечательное, уникальное ощущение. Это всем известно, это подтвердит любой честный инструменталист.

Ирина: Ты когда-нибудь будешь петь по-русски?

Хосе: У меня несколько раз было искушение спеть в «Пиковой даме», но я боюсь русского языка. Вообще я боюсь языка, которого не знаю. Как ты уже отметила в начале нашей беседы, частью моего имиджа, моей легенды, является тот факт, что я ставлю на один уровень исполнительские и актёрские качества на сцене, и это исключительно благодаря тому, что я пою на тех языках, на которых говорю – не просто говорю, а которыми действительно владею. Это очень важно для меня. Тут мы попадаем на территорию Станиславского, тут нужно говорить о подтекстах, об аромате слова. Если ты произносишь слово «пан» – «хлеб» по-испански, у меня в голове сразу возникают образы: утренние тосты, мама готовит завтрак, запах хлеба, воскресенье и так далее. Все смыслы, аромат слова. Если ты скажешь по-немецки «брот», что значит для меня это слово? Оно ничего не активирует у меня в голове. Поэтому, когда я пою по-немецки, я передаю смысл, как я его выучил, но это не исходит изнутри меня. В первую очередь я это чувствую, а потом и публика. По этой причине я уже давным-давно решил для себя: я не пою на языках, на которых я не говорю бегло, не читаю, не понимаю. В том числе, к сожалению, это русский язык. Но если мне чего-то и не хватает в моей певческой карьере, так это «Пиковой дамы» Чайковского.

Ирина: Германа.

Хосе: Германа. Я ко многому готов. Готов услышать определение: Кура поёт не так хорошо, как Доминго, как Дель Монако, или как Корелли, да как кто угодно. Это меня не беспокоит, потому что это правда. Я не так хорош, как они. Мои проблемы начнутся, когда люди начнут говорить: Кура не равен самому себе. Это будет начало конца. Конечно, конец придёт, так или иначе, потому что всё кончается, но конец должен быть достойным.

Ирина: У тебя есть человек, к мнению которого ты прислушиваешься – твой учитель или просто близкий человек, который может сказать: стоп, послушай, Хосе, вот тут у тебя не получилось, не делай этого.

Хосе: Безусловно, это моя жена. Мы прожили вместе уже сорок лет, так что знаем друг друга очень хорошо. Но моя жена скорее скажет мне о человеческом факторе, потому что она не специалист в музыке, хотя слушает музыку уже сорок лет и её инстинкт в этом деле гораздо острее многих. Есть ещё несколько друзей, которым я давно сказал прямым текстом: «Слушайте, ребята, я вам здесь и сейчас даю полное юридическое право как следует дать мне под зад в тот день, когда сочтёте, что мне пора остановиться. Сделайте это, пожалуйста!» Так что у меня есть такие люди, душехранители моего достоинства.

Ирина: Твоя служба безопасности.

Хосе: Да, и поэтому я пытаюсь заниматься делами, в которых возраст играет роль, но в положительном плане. Рано или поздно мне как вокалисту придёт конец. Сейчас мне 56 лет, и я понятия не имею, сколько ещё смогу петь на том же уровне, что сейчас. Но уж точно не столько, сколько я уже пропел. Но в ипостаси режиссёра или дирижёра, наоборот, чем старше ты становишься, тем выше качество. Так что мне повезло, я не столкнусь с этим ужасным чувством, когда артист осознаёт, что стоит на сцене в последний раз и видит свой последний занавес. Это убийственно для любого артиста – видеть, как закрывается твой последний занавес. В следующий раз ты уже будешь по другую сторону занавеса, в зале. И, опять-таки, возвращаясь к Клинту Иствуду, в том же интервью он сказал: я на пенсию не собираюсь, я уйду тогда, когда придёт время уходить, и всё. И в этом смысле можно понять, почему многие артисты не покидают сцену, хотя, как мы говорили, они уже просто бледные тени себя самих. Это можно понять. Требуется недюжинная смелость и «волосы в желудке», как говорят итальянцы, чтобы встретить