Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

В субботу 16 ноября в Мелихово приехал Миша; пока он варил пиво для всего семейства, в имении Покровском хоронили Христину. С. Иогансон записала в дневнике: «У нас большой погром, очищают весь дом, по словам бессердечного доктора, чтобы не заразить других детей <…> Лидюша с двумя няньками. Жаль, очень жаль Лидюшу!»

Узнав о Ликином горе, Антон на день отложил поездку в Москву, а собравшись ехать, покинул Мелихово на рассвете и в Москве поселился по обыкновению в «Большой Московской гостинице»[370]. Евгения Яковлевна гостила в это время в семье Вани. Антон послал ей записку: «Милая мама, я приехал сегодня в воскресенье, в 11 часов. Мне необходимо Вас видеть, но так как у меня хлопот по горло и завтра я уеду, то побывать у Вас не успею. Пожалуйста, приезжайте Вы ко мне в понедельник утром в девятом или в десятом часу. У меня и кофе напьетесь. Я встану рано».

Лика, приехав в Москву, провела у Антона весь день. Он прописал ей успокоительное. После ее ухода, в семь часов вечера, к нему приехала с рукописью Елена Шаврова. Они с Антоном рассуждали о жизни в Италии. То, что должно было случиться, случилось по прошествии семи библейских лет, в гостиничном номере «Большой Московской». «Дорогой мэтр» превратился в «интригана». Когда Елена пришла в себя и решила узнать, который час, оказалось, что у Антона остановились часы. Шаврова вернулась к ожидавшей ее в экипаже и насквозь продрогшей спутнице: время было за полночь. Весь этот год сломавшиеся часы – что станет одним из мотивов «Трех сестер» – вносили сумятицу в жизнь Антона. Теперь же его закрутило в вихре чувств. Следующее письмо Шавровой к Чехову было украшено нарисованным от руки чертом в алом фраке. Она написала о том, что слава ей нужна больше, чем любовь, и пообещала в следующий раз приехать с верными часами.

Евгении Яковлевне так и не удалось выпить кофе в обществе Антона. В воскресенье вечером он отправил ей записку: «Милая мама! Надо домой [х] алвы!!! Купите и привезите. Еду на вокзал!!!» В тот же день Миша проводил до станции Машу, а вернулся в Мелихово с Антоном. Воплотив в одном лице блудного сына и возликовавшего отца, Антон распорядился зарезать белую телку. Чехов отправил Лике самое лаконичное из своих писем: «Милая Лика, посылаю Вам рецепт, о котором Вы говорили. Мне холодно и грустно, и потому писать больше не о чем. Приеду в субботу или в понедельник с Машей».

Однако, не дождавшись Антона, спустя неделю Лика сама приехала в Мелихово в компании Маши и художницы Марии Дроздовой. Трудно сказать, что огорчило ее больше – смерть Христины или появление более удачливых соперниц. В тоске она провела четыре дня, раскладывая пасьянс в кабинете Антона, в то время как он, сидя рядом, писал на коленке письма. Дроздова рисовала портрет Павла Егоровича. Из «Мюра и Мерилиза» прислали купленную Евгенией Яковлевной кухонную посуду. Старую Марьюшку переселили жить на скотный двор, а ее место заняла новая кухарка. Прибывали книги, заказанные для таганрогской библиотеки, – их Антон сортировал и направлял по назначению. В понедельник Чехов, оставив Лику в Мелихове, уехал в Москву улаживать свои дела: он не заметил оговорки в контракте с Марксом и теперь обнаружил, что в течение года не имеет права переиздавать повесть «Моя жизнь» отдельной книгой. Часы, скомпрометировавшие Елену Шаврову, он занес в мастерскую Павла Буре – там ему любезно пояснили, что он всего лишь забыл их вовремя завести.

Когда Антон вернулся в Мелихово, привезя в подарок Павлу Егоровичу войлочные туфли, безутешная Лика все еще сидела в его кабинете. Чехова дожидалось письмо от Немировича-Данченко, который жаловался, что никак не удается встретиться и поговорить серьезно: «Оттого ли, что я чувствую себя перед тобой слишком маленьким и ты подавляешь меня своей талантливостью, оттого ли, наконец, что все мы, даже и ты, какие-то неуравновешенные или мало убежденные в писательском смысле <…> Ты, наверно, с интересом прослушал бы все мои сомнения. Но боюсь, что в тебе столько дьявольского самолюбия или, вернее сказать, скрытности, что ты будешь только улыбаться. (Знаю ведь я твою улыбку.)»[371]

Как и в случае с Ликой, Антон в ответ отмолчался и лишь спустя неделю взялся за перо. Своим письмом он больше напоминает персонажей из «Скучной истории» или же «Дяди Вани»: «О чем говорить? У нас нет политики, у нас нет ни общественной, ни кружковой, ни даже уличной жизни, наше городское существование бедно, однообразно, тягуче, неинтересно <…> Говорить о литературе? Но ведь мы о ней уже говорили… Каждый год одно и то же <…> Говорить о своей личной жизни? Да, это иногда может быть интересно, и мы, пожалуй, поговорили бы, но тут уж мы стесняемся, мы скрытны, неискренни, нас удерживает инстинкт самосохранения, и мы боимся. <…> Я лично боюсь, что мой приятель Сергеенко <…> во всех вагонах и домах будет громко, подняв кверху палец, решать вопрос, почему я сошелся с N в то время, как меня любит Z. Я боюсь нашей морали, боюсь наших дам…»

Отправив письмо, Антон почувствовал, что одна из печей задымила, затем между печью и стеной показались языки пламени[372]. Домашние стали жаловаться на угар. Павел Егорович запечатлел это событие в дневнике: «Вечером загорелось, сверх печи деревянные перекладины в комнате Мамаши. Принимали участие в тушении Князь и Батюшка, а из Деревни мужики, погасили пожарного трубой в ½ часа». Даже Антон, разволновавшись, раскрыл дневник: «После пожара князь рассказывал, что однажды, когда у него загорелось ночью, он поднял чан с водой, весивший 12 пудов, и вылил воду на огонь». Силач князь Шаховской оказался поблизости очень кстати; повезло и в том, что вокруг Мелихова было много прудов, к тому же Чехов, ежегодно видевший, как сгорает дотла тот или иной соседский дом, предусмотрительно приобрел пожарную машину – приводной насос с колоколом и шлангом, установленный на повозке. Более того, Антон с Машей застраховали все имущество, начиная с дома и кончая коровами.

Князь Шаховской, который ломал печь и рубил топором стену, чтобы добраться до огня, раздуваемого сквозняком из плохо сложенной трубы, явил собой живописное зрелище, позже попавшее на страницы «Мужиков». Деревенские мужики, сбежавшиеся на подмогу, загасили огонь на чердаке и в коридоре. В доме невыносимо пахло гарью, а полы, отдраенные Анютой, были затоптаны грязными башмаками. Вдобавок у Антона вышел из строя ватерклозет. Евгения Яковлевна, чья комната стала непригодной для жилья, переселилась в другую и, впав в расстройство, две недели не вставала с постели. Павел Егорович, позабыв о сеансах позирования Марии Дроздовой, метал громы и молнии в виновников пожара. Скорбящая Лика, воспитанная в благородном семействе, не смогла вынести кутерьмы в чеховском доме и покинула Мелихово на следующий же день.

Приехали полицейские и страховой агент. В Москве Маша улаживала дела со страховкой и подыскивала строителей и печников. На дворе стоял двадцатиградусный мороз, так что нужда в печнике была первостепенная, но тот, который когда-то работал в доме под началом Павла Егоровича, прийти отказался наотрез. На то, чтобы мелиховский дом снова стал обитаемым, ушло несколько недель, однако Чеховы получили за него страховку. Александр еще долго дразнил брата поджигателем.

Чехову хотелось повидаться с Сувориным, но пожар или Лика (а возможно, и то и другое) не позволили ему пригласить своего покровителя в Мелихово. Вместо этого Антон писал ему: «В последние 1½–1 года в моей личной жизни было столько всякого рода происшествий (на днях даже пожар был в доме), что мне ничего не остается, как ехать на войну, на манер Вронского – только, конечно, не сражаться, а лечить». Дружеская близость с Сувориным омрачилась рядом недоразумений. Анна Ивановна простила Антону тайный побег, однако была огорчена тем, что он не посвятил ей «Чайку». Чехов же обнаружил, что вместо предусмотренных контрактом десяти процентов от сбора с «Чайки» ему положили восемь – на том основании, что в пьесе четыре действия. В любом случае Общество драматических писателей расплачивалось с автором лишь по получении контракта, а его Антон оставил на суворинском письменном столе, откуда он исчез. На сцене «Чайка» продержалась недолго, однако сборы она давала полные, и автору полагалась тысяча рублей. Вдобавок ко всем суворинским прегрешениям его типография снова напутала в чеховских корректурах.

После приключившегося в Мелихове пожара Лика там не показывалась. В начале декабря Маша предупреждала в письме Антона: «Сегодня утром у Лики был Виктор Александрович». Антон тем не менее пригласил Лику в гости. В это время занятия в «молочной гимназии» прекратились из-за ветряной оспы, так что Лика вполне могла бы принять приглашение. Однако она не приехала. И пригрозила, что не приедет встречать Новый год – «чтобы своим присутствием не испортить Вам праздника». Хотя намекнула, что письмо от Антона могло бы поправить положение. Чем больше людей узнавало в Лике прототип Нины Заречной, тем тяжелее она это переживала: «Сегодня здесь читали вслух „Чайку“ и восторгались! Я из зависти даже ушла наверх, чтобы не слыхать этого».