Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Впрочем, утешение она нашла в компании молодого пейзажиста Серегина и даже предложила привезти его в Мелихово. Она знала, что Антона это не обрадует: «Ведь Вы не переносите молодых людей интереснее Вас». Однако Антон все же пригласил Лику, нежно назвав ее Канталупочкой. Серегин был упомянут Чеховым лишь на страницах дневника.

Двадцать пятого декабря Антон отправился в Москву, намереваясь проведать отнюдь не Лику (ожидая ее в Мелихове, он намеренно разминулся с ней в Москве), но Левитана. Сердце художника, изнуренное болезнью, едва справлялось с работой, а душевные невзгоды уже дважды подводили его к последней черте. Обследовав друга, Антон отметил: «У Левитана расширение аорты. Носит на груди глину. Превосходные этюды и страстная жажда жизни». Чехов настойчиво звал художника в Мелихово, но тот уклонился от приглашения, сказав, что не переносит поездов и может огорчить своим появлением Машу.

С приближением Нового года Мелихово оживилось. Плотники и печники закончили работу, маляры оклеили стены новыми обоями. Заодно в доме потравили мышей. Из Москвы доставили двадцать бутылей пива. Приехали Миша с Ольгой, Ваня же прибыл один. Павел Егорович распорядился расчистить снег на пруду, так что гости смогли покататься на коньках. Овдовевшая Саша Селиванова, подруга Антонова детства, составила пару Ване. Местные помещики и чиновники слетались в Мелихово стаями – никогда еще здесь не видели такого сборища. Те, кто не мог приехать, писали письма. Чаще всего с просьбами: двоюродный брат Антона Евтушевский хотел получить работу на таганрогском кладбище; Елена Шаврова жаждала увидеть отзыв на новый рассказ; сосед-помещик желал, чтобы его статья о дорогах была помещена в журнале.

Предпраздничное напряжение сказалось на здоровье Антона. Узнав об этом, Франц Шехтель посоветовал: «Вам нужно жениться и непременно на светской, бедовой девушке»[373]. Антон ответил ему всерьез: «Очевидно, у Вас есть невеста, которую Вам хочется поскорее сбыть с рук, но извините, жениться в настоящее время я не могу, потому что, во-первых, во мне сидят бациллы, жильцы весьма сомнительные, во-вторых, у меня ни гроша и, в-третьих, мне все кажется, что я еще молод».

По мере того как Лика отходила на задний план, все настойчивее давала о себе знать Елена Шаврова: «Все это время болела, принимала бром и читала Шарля Бодлера и Поля Верлена. <…> Не забывайте меня, cher maître, и в Ваших молитвах, и вообще. Когда Вы будете в Москве? Мне хотелось бы видеть Вас. – Вы видите, я откровенна». В канун Нового года она пожелала Антону «любви, много любви: безбрежной, безмятежной, нежной». Нежданно-негаданно набралась смелости и написала Антону Эмили Бижон, которую он знал уже лет десять: «Vous trou-vez peut-être étrange de recevoir de mes nouvelles, je n’en discon-viens pas, maintes fois je désirais vous écrire mais au fond je sentais trop bien que je suis un rien et même misérable en comparaison de vous par conséquent je n’osais risquer cette demande mais cette fois-ci j’ai pris le courage dans mes deux mains et me voici écrivant quelques mots à mon cher et bon ami et docteur»[374].

Эмили была самой робкой и застенчивой из всех влюбленных в Антона женщин.

Новый год был уже на пороге. Под праздник в хлеву окотилась овца. Чеховские домочадцы отправились колядовать к соседям Семенковичам. Антон вырядил невестку Ольгу в лохмотья нищего и дал ей в руки прошение: «Ваше Высокоблагородие. Будучи преследуем в жизни многочисленными врагами и пострадал за правду, потерял место, а также жена моя больна чревовещанием, а на детях сыпь, потому покорнейше прошу пожаловать мне от щедрот ваших келькошос[375] благородному человеку».

Встречать Новый год в Мелихове Лика приехала с Серегиным. В кухне девушки-горничные гадали на воске. Ваня, не торопившийся вернуться в семейное лоно, вместе с Сашей Селивановой дал представление с волшебным фонарем в талежской сельской школе. Как только от гостей случалась передышка, Чехов тайком пробирался в кабинет, садился за «Мужиков» и добавлял или вычеркивал строчку-другую.

Глава 57

Маленькая королева в изгнании

январь – февраль 1897 года

Еще одна несчастная душа – Людмила Озерова, прелестная маленькая актриса с царственной осанкой, – направила Чехову новогоднее послание, потратив, как и Эмили Бижон, на размышление не один месяц:

Моему милому врачу А. Ч.

Изведала я счастье мимолетное,И в океан страдания тобой погружена.Нет сил бороться – умираю…Едва-едва приметно в глазах мерцает жизни свет…[376]

После разъезда гостей семью Чеховых одолели хвори – простуда и мигрень; к земской фельдшерице Зинаиде Чесноковой то и дело посьшали за кодеином. Ухаживая за родителями и трудясь над «Мужиками» Чехов, оставив намерение устроить себе отдых в «Большой Московской гостинице», взвалил на себя еще одну ношу – перепись населения. Он согласился взять под контроль пятнадцать земских счетчиков, а также провести учет жителей своего села[377] – задача не менее изнурительная, чем поездка на Сахалин, да и материал для «Мужиков» едва ли возместил бы потраченные на это силы. Дом наводнили чиновники, и горы официальных бумаг погребли под собой рояль.

Алексей Коломнин, зять Суворина, прислал в подарок настольные часы – на замену тем, что остановились в дождливую погоду. Однако почта обошлась с ними столь сурово, что по дороге они развалились на части. Четырнадцатого января Антон нанес еще один визит Буре, но тот лишь покачал головой – часы ремонту не подлежали. В тот же вечер Антон пригласил в девятый номер «Большой Московской» Елену Шаврову, сказав ей, что приехал лишь на ночь и не собирается выходить на улицу. «Cher maître, – я хочу Вас видеть и, несмотря на княгиню Марью Алексевну, буду у Вас», – ответила она. И все же на улицу они вышли и наняли извозчика. Катанье по Москве, подобное эротическому туру госпожи Бовари с Леоном по улицам Руана, запомнилось надолго – Елена потеряла башлык, сломала брошку, а ее часы, всегда такие точные, вдруг начали спешить. Вернувшись домой, Елена жаловалась потом Антону, что ночью ее преследовали кошмары: «Всё снились отравленные мужчины и женщины, в чем Вас и обвиняю»[378].

Чехов провел в гостинице еще одну ночь. Пятнадцатого января он навестил Виктора Гольцева, всегда справлявшего в тот день именины, хотя Маша и предупредила его, что там может быть Лика. Ее роман с Гольцевым, похоже, снял груз с души Антона: мужчины вполне миролюбиво обсудили план совместного издания газеты.

По возвращении в Мелихово Антон до середины февраля трудился не покладая рук, участвуя в переписи, в строительстве школы в Новоселках и заканчивая «Мужиков». Заодно он поддержал кампанию московских врачей, выступивших против телесного наказания. Отношения с Ликой ушли в прошлое, а чувства Елены Шавровой удалось пустить в полезное русло: выручка от спектаклей в Серпухове, назначенных на конец февраля, должна была пойти на строительство школы. С Шавровой Антон поступил точно так же, как с Ликой: иронизируя по поводу ее кавалеров, настоящих или мнимых, он словно искал повода к разрыву отношений. Всего нескольких недель близости с женщиной было достаточно, чтобы Антон почувствовал непреодолимое желание дразнить ее, уклоняться от встреч и даже отталкивать от себя.

В ту зиму в Мелихове Чеховы то и дело устраивали застолья, а скотина голодала – запас кормов был скуден. Павел Егорович записал в дневнике: «Гуся ели… Жареного поросенка ели… Сена осталось в риге половина, дай Бог, чтобы хватило до весны. Соломы яровой уже нету. Хворост уже весь пожгли, дров совсем не покупали». Дворового пса Шарика до смерти растерзали бродячие собаки. Роман подстрелил кота. Этот скорбный перечень, как и унылое однообразие счетных мероприятий, трагически преломился в безысходности «Мужиков».

В день своего тридцатисемилетия Чехов был мрачен и подавлен: никто из братьев не приехал, наведались лишь батюшка с псаломщиком. Население с его переписью уже сидело в печенках. Из Ростова шли сердитые запросы: некто, назвавшись Антоном Чеховым, набрал огромных кредитов. «Земную жизнь пройдя до половины», Чехов задумался о вере и безверии. Запись в дневнике раскрывает его кредо – агностицизм: «Между „есть Бог“ и „нет Бога“ лежит громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его; и потому обыкновенно он не знает ничего или очень мало. <…> Равнодушие у хорошего человека есть та же религия».

Шестого февраля, покончив с переписью, побывав на сельской свадьбе и приняв роды у таксы Хины, принесшей одного-единственного щенка, Чехов бежал в Москву. Две недели прошли как в угаре – не без участия Людмилы Озеровой, которая накануне писала ему: «Многоуважаемый, очень, очень хороший Антон Павлович, Вы, вероятно, забыли ее, и она понимает, что не имеет никакого права, но просит, просит Вас непременно навестить ее, как только приедете в Москву. Самая маленькая Чайка».