Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Будучи всем тем крайне довольны и до изъявлении им благодарности, вышед в секретарскую, непреминули мы паки ко всем нашим друзьям адресоваться и пригласить их по выходе из конторы к себе на водку. И как они от того не отреклись, то спешили мы иттить обратно на свою квартиру, дабы успеть к тому поприготовиться; и как вознамерились мы при сем случае их и накормить, то и должен был наш повар, к скорейшему приготовлению обеда, употребить все свои силы и возможности. И как, по счастию, повар случился малой проворной, провизии ж было с нами всякой множество и самой посуды много, а и времени оставалось к тому еще довольно, то и успели мы состряпать и приготовить для них порядочной стол и такой обед, какого они себе и не воображали.

 Едва лишь мы все сие кончили, как появились и друзья наши, и вместе с ними и еще некоторые из межевых. Тут тотчас загремели у нас рюмки и подносы и начались уже дружеские трактации о нашем деле. Они рассказывали нам, что они успели уже в оное основательнее войтить, и что вознамерены по оному произвесть и чем поспешествовать к скорейшему оного окончанию. Я одобрил все то совершенно и весьма доволен был всеми их намерениями и предприятиями, а того еще довольнее был тем, что они успели уже предписать Вакселю, к скорейшему созванию всех по сему делу посторонних поверенных и к принуждению их явиться как можно скорее в контору, и чтоб сам он явился с ними и привез с собою нужные планы, и что уже отправлен с тем к нему нарочной и от них писано было приватно, чтоб он и с своей стороны постарался поверенных сих известными средствами предуготовить к желаемому нам согласию.

 Приятно было все сие товарищу моему слышать, у него дрыгало от радости даже сердце и побуждало его усугубить к ним еще более ласки. И когда начали было они подниматься иттить домой, то приступил он к ним с просьбою, нельзя ли им нас одолжить и с нами, дорожными людьми, вместе и чем Бог послал отобедать. Они начали было отнекиваться; но как присовокупил к тому и я свою просьбу, то наконец согласились. И тогда вдруг загремели у нас столы и тарелки, и в какое ж удивление они пришли, увидев вместо скудного дорожного обеда стол, установленной множеством всякого рода прекрасно изготовленных кушаньев, а того множайшими рюмками и бутылками с дорогими винами. И как сии еще более соблазнили их зрение, то с восторгом они восклицали: «Ай, брат! Это уже совсем не дорожной, а стол хоть бы куда. Спасибо! право, спасибо!»

 Итак, ну–ка мы с ними есть, пить и прохлаждаться; а как скоро кончили есть, то удивились они еще более, увидев вдруг весь стол, установленный фруктами, конфектами и вареньями. «Ну, брат, нечего говорить, твердили они только, имея уже в головах изрядные шпильки; — задал ты нам пир! Да когда это вы успели все это приготовить?» А явившаяся после кофея превеликая чаша пунша, сделала беседе нашей окончание и доконала иных так, что они не пошли, а побрели уже кое–как по домам своим.

 Совсем тем, как ни велика была всех их к нам приязнь, и как ни усердно все они старались поспешествовать скорейшему окончанию нашего дела, но оказалась самая необходимость вооружиться нам на несколько дней терпением и прожить в Серпухове гораздо более недели. Ибо, во–первых, надобно было дать время Вакселю исправить свое дело и доставить в контору поверенных, и самому приехать с ними; а во–вторых, востребовалась необходимая надобность к представлению от нас в контору одного письменного документа, которого, по несчастию, не было с нами, а находился он Москве. И как товарищу моему другого не оставалось, как отправить за ним на почтовых нашего третьего спутника, которого готовили они в свои стряпчие и, по хорошему воспитанию, отменно любили и уважали, то надобно было дождаться и обратного его возвращения из Москвы.

 Остановка сия была хотя товарищу моему и весьма неприятна, но я нашел скоро способ успокоить его в рассуждении сего пункта. «А что, Александр Михайлович, сказал я ему, хочу я тебе нечто предложить!» — «А что такое, братец?» — «А вот что… жить мы здесь станем дни три совсем по–пустому и делать нам будет нечего. Сем–ка в сие время съездим мы ко мне в деревню: живу я отсюда не далее двадцати пяти верст. Ты бы посмотрел мое житье–бытье, и одолжил бы меня тем очень много, а я бы кстати повидался с моими домашними и родными». — «Очень хорошо, сказал мне мой Александр Михайлович, я готов хоть в сию минуту сделать вам сие удовольствие, и сам буду тому рад, что спознакомлюсь с вашим семейством». Итак, в миг подхватили мы ямских лошадей и севши в карету, налегке, черканули в мое любезное Дворяниново.

 Не могу изобразить как обрадованы были все домашние мои нечаянным и совсем неожидаемым моим приездом к ним, и как довольны были тем, что я привез с собою нового своего знакомца и друга. Они замучили меня спросами и расспросами обо всем и обо всем, а товарища моего не знали, как угостить лучше. Что касается до меня, то мне всего приятнее было то, что гостю моему все у меня полюбилось, и он прямо находился в удовольствии. И семейство мое ему нравилось, и домик мой был ему мил, и сады мои казались хороши, а на усадьбу и красоту местоположения, видимого из дома моего, не мог он довольно насмотреться и налюбоваться всеми видимыми предметами. Мы не оставили ни одного почти уголка во всех моих садах и усадьбе, где бы мы с ним не побывали, и во многих местах не сидели и наиприятнейшим образом дружески не разговаривали. В особливости же памятен мне один весьма важной разговор, которой имели мы с ним на самой Петров день в моем нижнем саду, сидючи в тени под лозками. Сад сей был тогда хотя и далеко не таков хорош, каковым сделал я его после и каков он ныне, однако имел в себе уже много приятных мест. Лучшее же и самое прохладнейшее из них было под помянутыми лозками, существующими еще и поныне и растущими под плотиною моей на горной пред домом сажелки. Но тогда лозы сии были в наилучшем своем и молодом росте, и между каждою из них поделаны были покойные дерновые креслы. И как сие место действительно было наипрохладнейшее и удобнейшее для сидения во время жара и тем приятнейшее, что с оного видно было все прекрасное течение нашей реки Скниги и все красоты положения мест, окружающих с сей стороны мое обиталище, то полюбилось оно ему отменно. И тут–то, сидючи в прохладной тени, провели мы с ним более двух часов в приятном и прямо в философическом разговоре о приятностях и выгодах мирной и спокойной деревенской жизни и вообще о счастии и истинном благополучии человеческом. И как самое сие подало мне повод упомянуть ему о сочиненной мною о сем предмете книге, то захотелось ему непременно ее тогда же видеть. Он просил меня показать ему ее, и я принужден был за нею сбегать и яо принесении прочесть ему кое–что из оной.