Маньяк по субботам - Гостомыслов Александр Петрович

— Насколько я знаю — нет. Приходил тихий, грустный, понимал, что ей не пара.

— Как вы думаете, он мог убить вашу дочь?

— Псих он и есть псих, разве его пошлешь? Значит смог, ведь на горле у дочки следы от его здоровенных ручищ, — Островский снова всхлипнул. — Значит так на роду написано. Ничего не сделаешь. Не уберег я дочку. И уголовный розыск не помог. Сколько вы теперь ни старайтесь, дочку мне не вернете, — Островский ушел, вытирая глаза.

Следующим свидетелем была Зоя. Она явилась, как длинноногая королева, в костюмчике нежно-голубого цвета. Он так детально обрисовывал ее женские достоинства, что все мужчины, включая и Шестиглазова, не сводили с нее глаз.

Зоя старательно и подробно отвечала на все вопросы, но после разговора с ней следствие не продвинулось вперед ни на шаг.

— Последний на сегодня свидетель, — Шестиглазов протер любимую проплешину, — мать Никиты Нина Федоровна. Если она в боевой форме, сейчас нам с тобой, Виктор, жарко станет.

Сержант Григорьев вошел в комнату и предупредил:

— Извините, Нина Федоровна не хотела ехать, пришлось сказать некоторое давление.

— Надеюсь, сержант, вы были предельно деликатны? Не пришлось ее связывать?

На сержанта было больно смотреть, такой у неге был потрепанный вид.

— Это не садовод, не женщина, это — конь с яйцами. Чтобы ее связать, потребуются две группы захвата ОМОН. Она напала на меня со сваей вышколенной овчаркой, в результате порваны брюки и потеряны две пуговицы с форменной рубашки. Спасся я тем, что ловко запрыгнул в машину. Я пообещал ей привести мешок комбикормов из магазина для поросенка, после этого она согласилась приехать сюда.

— Вы бежали с поля боя? — не поверил инспектор. — Я не узнаю вас, сержант. Это позор для уголовного розыска.

— Вы перемените свое мнение, когда узнаете ее получше. Неподалеку от Нины Федоровны живет ее подруга, в молодости они вместе работали кассирами в банке. Однажды после работы идут домой, заглянули в магазин, купили макарон и сосисок. Подходят к остановке трамвая, а там толпа — хулиган с ножом в рука куражится, кого-то мордует. Народ в сторонке жмется, и даже военные, а пойти на нож боязно. Нина Федоровна говорит подруге: «Смотреть, как распоясался хулиган, нет сил. Подержи мои макароны». Одна пошла на хулигана, скрутила его и отвела в отделение милиции. Мне ее подруга рассказывала, и я поверил, такое не выдумаешь.

Шестиглазов напружинился:

— Пригласи ее войти.

Нина Федоровна, как была в выцветшем платье с линялым передником, видно, копалась в огороде, так и оказалась доставлена в правление. Грозная женщина бросила пристальный взгляд на меня, на инспектора, заметно прихрамывая, подошла к стулу и села.

— Отдохните, пожалуйста, — как мог приветливее улыбнулся Шестиглазов. — Извините, что пришлось оторвать от домашних дел, но вопрос касается вашего старшего сына и не терпит отлагательств.

Нина Федоровна сердито уставилась на него.

— Это ты, инспектор, приказал тащить сюда старую, больную женщину, инвалида?

Инспектор промакнул носовым платком покрывшегося капельками пота проплешинку.

— Попрошу быть вежливее, речь идет о вашем сыне. Старшем сыне.

— Ну да, среднего вы уже посадили на год, теперь взялись за старшего.

— Не надо говорить о среднем, тот поезд ушел.

— Для вас ушел, а для меня остался. Парни угнали грузовик у фермера и убежали. А мой дурак лег спать в кузове, где и был задержан. И за это давать год? Побойтесь Бога, инспектор!

— Много жалоб накопилось тогда на вашего среднего, вот в совокупности и набралось. Да и не я, суд решал. Теперь речь идет о старшем.

Нина Федоровна повернулась ко мне, словно призывая в свидетели:

— До чего же мне поганая судьба досталась. Все как сговорились претив моей семьи. Один муж убит на границе. Второй долго болел и умер. Осталась я — инвалид, и шестеро ребятишек. Как хочешь, так и подымай их. Средний попал в тюрьму по глупости. Теперь из старшего делают жуткого убийцу. Я одна кормлю и защищаю эту ораву. И все против меня — и милиция, и уголовный розыск, и… судьба.

Мне стала нравиться эта неопрятная, измученная, но не сломленная женщина.

— Может быть, еще не все потеряно? — попытался я поддержать ее.

— Как не все? — развела она руками. — Трое суток парня нет дома, сейчас следователь вывалит кучу улик, и я не знаю, что ему отвечать. После того, как Шестиглазов посадил моего среднего, о нашей семье пошла недобрая слава. Теперь на старшего можно валить что угодно — и люди, и судьи поверят любой гадости.

Шестиглазов стал задавать вопросы, Нина Федоровна отвечала, видно было, что она давно устала — не вчера, не сегодня, усталость в ней копилась годами. А отдохнуть невозможно, некогда, жизнь не дает.

Под конец Шестиглазов осторожно спросил:

— Не знаю, как и вопрос задать, чтобы вас заново не растревожить. Есть некоторое предположение, что Никита мог и не утонуть, а выйти на берег и с перепугу, скажем, спрятаться. Он домой не приходил? Может, осторожно, ночью, чтобы вы не видели. Или в город мог уехать?

— Что вы такое говорите, — обиделась Нина Федоровна. — Утонут, так утонул. Домой не приходил, я его каждую ночь ждала, думала, вот сейчас щеколда звякнет, и он войдет, появится, горе мое. Но увы, не появилось. И укрыться ему негде. Никто калеке припадочному рад не будет.

— Тогда у меня все, — простился Шестиглазов.

— А у меня нет, — угрожающе ответила сторожиха. — Ты правды не узнаешь. Я проведу свое расследование. И посажу тебя в лужу. Вот увидишь. Думаешь, я старая идиотка? Я в молодости с первым мужем десять лет на границе служила, у меня боевой опыт. Ты не можешь понять, что это такое. Я пойду на все.

Глава XXIII

Вечером я придумал приличный предлог и снова зашел в магазин. Зоя одета так, как будто ждала меня. На ней вареные джинсовые брюки в облипочку и тоненькая водолазка. Причем лифчик отсутствует, и упругие соски весело торчат по бокам небольшого с кружавчиками передника. Ах, как хочется схватить ее грудь и смять… Я с трудом отвожу взгляд, от ее груди и бормочу:

— Четыре пива.

Зоя уже оттаяла, и ее зеленые глаза больше не превращаются в холодные камни, наоборот, испускают призывные лучи, заманивают.

— К вашим услугам, свежее «Невское» пиво.

Она не знает, что я квасной патриот и к пиву почти равнодушен.

— Подойдет. По две бутылочки, мне и капитану Бондарю.

Теперь пришла очередь проверить Зоину выдержку. Беру пиво и, словно не заметил никаких перемен, поворачиваюсь, ухожу. По дороге меня догоняет на велосипеде парень, который стоял сзади в очереди:

— Ты видел, как на тебя продавщица смотрела? Бегом беги назад, падай на колени и целуй ей ноги. Тебя ждет праздник любви! Ты парень не промах, ух, как я тебе завидую. Такая девушка! — он взвыл от восторга и умчался, изо всех сил нажимая на педали…

Разбирая свою холостяцкую кровать, я мечтал о Зое. Тяжело терпеть ее отношение ко мне. Я привык сам решать такие вопросы, не терплю, когда другие решают их за меня. Как же дорого надо платить за все в этой жизни, в том числе и за любовь. Но лучше любить и потерять любовь, чем вообще никогда не любить.

Я решил не жениться на Зое.

Нас с Граем снова пригласили в Кировск, в отдел уголовного розыска на оперативку. Рядом с начальником отдела Куликовым снова восседал капитан Томишин из Большого дома, специалист по расследованию серийных убийств. Он строго смотрел на собравшихся. Под его пронизывающим взглядом каждой начинал ежиться, вспоминая какое-нибудь служебное упущение. Даже я чувствовал себя неуютно. Бывают же такие глаза уличающие. Только на Грая не действовал магнетический взгляд начальственного Томишина, и гостя, похоже, это несколько раздражало.

— Давайте подводить итог, — начал Куликов, — Маньяк сделал свое черное дело, мы имеем четыре трупа. Но он сам попал в капкан. Не буду забегать вперед, вам слово, Шестиглазов.