Маньяк по субботам - Гостомыслов Александр Петрович

Шестиглазов, которому я был передан как вспомогательная боевая единица, перенес свой кабинет из Кировска в Сады и для допросов вызывал людей в правление садоводства. Тут работа шла сноровистее, сержант Григорьев, цепкий как бульдог, доставлял людей одного за другим.

Ох, не по мне были инспекторские вопросы-расспросы да еще ловушки, ох, не по мне. Людей жалко. Первый же свидетель, перепуганный, что его теперь затаскают по судам из-за несовершенства нашего законодательства, отказался от своих показаний. Шестиглазов наорал на него, пригрозил посадить с маньяком в одну камеру и вытряс показания. А когда увидел мою кислую физиономию, и мне прочитал мораль:

— Жалеть человека — ему же хуже. Ты спроси у хирурга, когда он человек живот вспарывает или ногу отрезает, он что, получает удовольствие, радуется? Надо — и ремой.

Вторым свидетелем была Курочкина, мать четверых малышей-погодков, которая загорала на канале рядом с Еленой. Она явилась страшно взволнованная, и Шестиглазову пришлось ее успокаивать.

— Напрасно вы принимаете все так близко к сердцу, ведь с вами и вашими ребятишками ничего не случилось.

Курочкина перестала всхлипывать, и тут в нее точно бес вселился:

— Он меня успокаивает — ничего не случилось! Оказывается, рядом маньяк сколачивался, жертву выбирал, а у меня на руках четверо, мал-мала меньше. Хорошо, что Никита позарился на бездетную, с хорошей фигурой, у него губа не дура. А если бы он меня угрохал, кто бы мою мелюзгу на ноги поставил?

Курочкина громко высморкалась.

— Налоги я исправно плачу, и муж платит. У нас тут в Садах дополнительно деньги собирали, на милицию, чтобы защита была. А как дошло до дела — господа садоводы, сами защищайтесь.

Инспектор слушал ее, опустив голову и вытирая проплешинку, которая означилась у него на затылке.

Сержант громко кашлянул у двери:

— Гражданка Курочкина, делаю вам замечание за неуважительное отношение к органам дознания. Если вы собираетесь грубить, мы вас отправим на трое суток в следственный изолятор. У вас есть на кого ребят оставить?

— Нет, — испугалась Курочкина. — Соседку попросила минут сорок посидеть.

— Тогда отвечайте на вопросы быстро, полно и откровенно, — припечатал сержант.

— Когда Никита подходит к одежде Елены, — начал Шестиглазов, — у него было что-нибудь в руках, скажем, книжка?

— Я не заметила, может, и было, такое незначительное.

— Он заглядывал ей в сумку?

— Никита сел на землю и загородил сумку, может, и заглядывал.

— А когда встал, держал что-нибудь в руках?

— В это время мой младшенький писать захотел, я на Никиту и не смотрела.

— Вы видели на той стороне канала человека, за которым он наблюдал?

— Он стоял довольно долго и смотрел на ту сторону канала. При этом сильно нервничал. Увидел девушку, около вещей которой сидел, заулыбался так, с оскалом. Девушка стала спускаться вниз, к воде, он совсем распалился и сам бросился в канал.

— Газетную треуголку на берегу оставил?

— Сгоряча забыл про шляпу, так в ней и поплыл.

— У вас цепкий глаз, Курочкина, кроме девушки, вашей соседки по пляжу, вы заметили кого-нибудь на той стороне канала?

— Старик там стоял и махал руками людям на танкере.

— А еще кто-нибудь следил за девушкой? Это очень важно.

— Не могу сказать, у обеих берегов было достаточно купальщиков, на такую красавицу всегда люди смотрят.

— Скажите, пока танкер приближался, потом проходил мимо вас, Никита мог за это время переплыть на ту стерону и убежать, скрыться с глаз?

— Думаю, мог. У него ручищи длинные, как весла, он мог легко переплыть канал. Танкер длинный, на велосипеде надо по такому танкеру ездить. Пока он шел мимо нас, любой ловкий парень мог бы скрыться.

— После того, как танкер прошел, вы Никиту видели?

— Нет. Только шляпа треугольная из газеты плыла, и все. А сам Наполеон исчез.

— Думаете, он утонул?

— Такой здоровый? Нет, такие не тонут. Он незаметно выбрался на тот берег, скрылся в кустах и ушел куда-нибудь… Я так боюсь, теперь он может напасть и на меня, как на свидетельницу, ведь он меня запомнил. Только теперь поняла, как близко была от смерти. Да, точно, за мною кто-то следил, пока сюда шла, сзади шажки слышала осторожные, но тогда не обрагила внимания… У меня сердце разорвется, как пойду обратно?

— Вам дать воды?

— Какая вода?! Пистолет дайте, или гранату. У меня четверо малышей.

— Не переживайте, сержант отвезет вас на машине.

Когда Курочкина ушла, Шестиглазов длинно вздохнул:

— Эту пугливую мамашу и мне жалко, теперь вечером в сад с топором выходить станет, за каждой яблоней ей убийца будет чудиться.

Старик Анохин наверняка служил во флоте. Войдя, он ловко щелкнул каблуками сандалет:

— Пенсионер Анохин по вашему вызову явился, господин инспектор! Ап-чхи! — закашлялся, смутился, вытер нос огромным клетчатым платком. — Простыл я в канале, черт его деря, чихаю беспрестанно.

— Присаживайтесь, мы постараемся вас поскорее отпустить. Неподалеку от того места, где вы стояли, у воды густой кустарник. Мог ли человек, пока проходил танкер, выйти из воды и спрятаться в нем так, чтобы вы не заметили?

— Смог бы! Густые кусты, ивняк, кому придет в голову туда заглядывать?

— А от воды во время движения танкера вы не слышали криков или стонов?

— Я дочке кричал, она у меня молодец, начальник радиостанции на судне, и пытался услышать ответ, но слов не разобрал. Надо было ей рупор взять. А того, что внизу происходило, не видел и не слышал. Ведь дочка в загранрейс уходила, мы надолго с ней прощались.

— Вы видели, как человек в треуголке из газеты переплыл на ваш берег?

— Не углядел, извините. Я наверх смотрел, мачту глазами искал, потом — когда судно из-за поворота покажется. И на палубу, дочку глазами выискивал. Она у меня… Ап-чхи!.. Простите, уж очень холодна ладожская водица, хотя в канале теплее, чем в самом озере… А шляпу треугольную видел потом, она намокла и утонула. Ап-чхи!

— О вашем отважном поступке мы знаем. Очень хорошо наша районная газета «Кировский соловей» написала, как вы пытались девушку спасти. Замечательный редактор у нас Наташа Шведова. Еще раз примите благодарность от уголовного розыска города Кировска.

— Служу… Ап-чхи! — Анохин вышел на улицу, и даже оттуда доносился до нас трубный чих старого моряка.

Шестиглазов почесал свою любимую плешинку и задал риторический вопрос:

— Так утонул Никита, или нет? А может быть, утонула одна газета «Правда», возомнившая себя наполеоновской треуголкой? А этот хитрющий маньяк опять водит* нас, как дурачков, за нос? Я отдал бы месячную зарплату, чтобы знать это наверняка.

Никто дать ответ инспектору не смог, и он вызвал следующего свидетеля, отца Елены.

— Бывший школьный учитель физики Островский, — представился он, сделав легкий поклон головой, и осторожно присел к столу.

— Скажите, — спросил Шестиглазов, — вы знали, что Никита неравнодушен к вашей дочери? Он ведь к вам в дом заходил?

— Заходил несколько раз, пытался ухаживать, но Елена ему вежливо и категорически отказала. Никита такси огромный, страшный и, извините, тупой. Он и семи классов не окончил. А Леночка у меня медалистка, Педагогический университет, окончила, в музыкальной школе училась, в оркестре на трубе играла, всегда впереди других, на виду… — Островский всхлипнул.

Шестиглазов не дал затянуться паузе:

— У вас в доме, в коробке из-под туфель, листки тетрадные со стихами Никиты обнаружены. Как они туда попали? Значит молодые люди встречались?

— Нет. Зоя, бывшая одноклассница Елены, пренеприятная, скажу вам, девица, страшная язва, приносила листки от Никиты, передавала как почтальон. Ну, а моя Елена по глупости хранила. Жалко было выбросить.

— Зоя? Интересно, часто она у вас бывала?

— В городе мы в одном доме живем и тут случайно оказались на одной улице Дружбы у девочек не было, но захаживала иногда.

— Никита угрожал Елене?