Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана - Джордж Кеннан

Искомый документ был готов 2 сентября. Тогда же состоялось совещание по его детальному обсуждению с участием госсекретаря и министра финансов с их советниками. К моему удивлению и возмущению, Снайдер, открывая совещание, заметил безапелляционно, что хотя он и не имел времени внимательно прочитать предлагаемые бумаги, но считает необходимым изъять их из обращения, и предложил собрать все имеющиеся экземпляры и запереть их в сейфе. Так, собственно, и сделали. Правда, один экземпляр оставили госсекретарю для обсуждения с президентом на следующий день.

Переговоры начались 7 сентября. Не желая принимать участия в беседах, поскольку у Госдепартамента не было четких и ясных прерогатив, я попросил у Уэбба разрешение отсутствовать. Просьбу мою удовлетворили. То, что произошло на этих переговорах, было, как мне представляется, смешно и вместе с тем показательно. Снайдер, представлявший американскую сторону, открыл переговоры, сделав заявление, подготовленное в стенах министерства финансов, с которым никто из Госдепартамента даже не ознакомился. Министерство попыталось сохранить собственное лицо, поскольку в этом заявлении прозвучала неприкрытая враждебность в отношении англичан, что было сделано явно в угоду антианглицизму некоторых лиц на Капитолийском холме. Перед самым началом переговоров Уэбб, однако, запросил у меня шесть экземпляров того документа, подготовленного мной, в котором шла речь о нашей переговорной позиции. Небезынтересно, что именно эти рекомендации и послужили практической основой переговоров.

Такой внутриполитический разнобой, носивший гротескный характер, был мне непонятен, сам же эпизод произвел на меня гнетущее впечатление и развеял последние иллюзии. И этому имелись две причины. Первая обнаруживала те трудности, с которыми будут связаны попытки нахождения необходимого понимания в вашингтонских политических кругах в вопросах тесного и ассоциативного сотрудничества с англичанами и тем более создания прочного союза с ними и канадцами{42}. Вторая же отражала реакцию Франции, которая даже не скрывала своего раздражения, опасений и недовольства отстранением от участия в переговорах трех держав, несмотря на очевидный факт, что дискуссия-то была нам навязана и что Франция, так или иначе, не смогла сыграть бы конструктивной роли. Эти два обстоятельства хорошо иллюстрируют непонимание Вашингтоном и Парижем моих взглядов на складывавшуюся международную обстановку и усилий в начале лета, направленных на подготовку этих самых переговоров.

Думаю, я уже достаточно сказал, чтобы понимать характер основных разногласий по европейским вопросам, которые к тому времени сложились между мной и практически всеми остальными лицами, имевшими к ним то или иное отношение - как в нашем собственном правительстве, так и в правительствах западноевропейских стран, включая Бенилюкс. Западноевропейцы были счастливы иметь кого-то, кто мог гарантировать их безопасность как в отношении русских, так и немцев, освобождая от необходимости иметь собственную политику в этом плане. Характерно, что они, неспособные отделять политические проблемы от военных в своем мышлении, не могли поверить (в частности, Франция и Нидерланды) в то, что американская военная гарантия осуществилась бы и без политического участия Америки в создаваемых организациях. Американцы же со своей стороны стали мыслить критериями "холодной войны", а в их политике все больший и больший вес занимало убеждение в необходимости наращивания военной мощи, чтобы "удержать" русских от нападения на Западную Европу (при этом Пентагон даже называл предположительную дату - 1952 год). Наиболее подходящая институционная форма виделась ими в НАТО, в использовании которой разрабатывались различные планы, в том числе и без участия Великобритании, Канады и самих США. Вместе с тем наращивалось присутствие американских вооруженных сил в Германии и Японии.

Американское правительство в своей политике в отношении Германии и Европы в целом, а также и Японии придерживалось тех же принципов. Мои оппоненты, заявляя о необходимости наращивания оборонительных усилий, твердили о целесообразности приближения военных баз и других военных структур вплотную к советским границам. Именно в этой аберрации меня обвинял Лип-пман еще в 1947 году. Я же намеревался держать, образно говоря, дверь широко открытой, чтобы дать возможность появлению крупных образований (объединенная, демилитаризованная Германия, объединенная Европа, демилитаризованная Япония), не связанных военными договорами ни с одной из сторон. Во всяком случае, я был готов к выводу наших войск из указанных регионов при одновременном выводе советских войск с перспективой появления там правительств, независимых от советского влияния. Новая независимая коммунистическая Югославия так же хорошо вписывалась в мою концепцию, как Швеция и нейтральная Австрия. Мне представлялось, что регион неприсоединившихся государств будет постоянно расти, пока не охватит значительную часть Европейского континента. И я считал, что наша готовность к выводу войск будет стимулировать советскую сторону поступить так же. Только таким путем, как мне казалось, можно было бы добиться стабильности в Европе и сделать первые шаги по коррекции того геополитического дисбаланса, к которому привел итог Второй мировой войны.

Такова первая основная проблема, которая меня в то время занимала. Второй являлось стремление найти как можно быстрее выход из ненормальной военно-политической обстановки в Западной Европе, связанной с различными обязанностями, взятыми нами на себя. Я не сомневался, что сложившаяся обстановка - пресловутое "статус-кво" - перекликалась как раз с теми обязательствами, которые связали Америку, как говорится, по рукам и ногам на длительный срок. И в то же время такая биполярность, как мне представлялось, не могла существовать неограниченно долго. Было ясно, что нам уже не удастся возвратиться к изоляции XIX века, но мы не были еще готовы ни по своему темпераменту, ни с точки зрения общественного мнения стать великой империей в самом широком смысле этого слова и, в частности, быть своеобразными опекунами для сложившихся в течение столетий западноевропейских народов. Я полагал, что в один прекрасный или совсем непрекрасный день разделенная Европа, испытывавшая на себе влияние присутствия американских и русских войск, поддастся желанию жить в более естественных условиях, которые бы отвечали истинной силе и интересам европейских народов. И важным было то, чтобы наши планы в отношении будущего Европы позволили такому явлению произойти, когда наступит время, а не воздвигли бы непреодолимое препятствие.