Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана - Джордж Кеннан

Не помню, вызвал ли мой доклад серьезные дискуссии и был ли он вообще принят к сведению. Не знаю я и реакции госсекретаря. Могу только предположить, что его, скорее всего, восприняли с определенной степенью недоумения и даже жалости к моей наивности. Ведь мысли, изложенные в нем, вступали в конфликт с реальной политикой наших военных. Конфликтовали они и с принятыми положениями о нашей обороне, с реакцией конгресса, военного ведомства и даже с общественным мнением, взбудораженным известием о недавнем взрыве атомной бомбы, произведенном русскими. Они вступали в конфликт и со взглядами наших европейских союзников, внушенных им нами же, на потребности и гарантии их обороны. (Некоторые из них первыми заявили бы с тревогой и возмущением о невозможности жить в современном мире без обеспечения их гарантий безопасности нашим атомным оружием.) Более того, эти соображения конфликтовали с оценкой военной мощи России, которая нисколько не слабела (мы не рассматриваем здесь вопрос, почему это происходило), с оборонительными потребностями НАТО, а также с соображениями, что обычными вооруженными средствами нам с русскими не справиться. Наконец, они конфликтовали со все более растущей в Вашингтоне тенденцией (носившей судьбоносный характер с учетом продемонстрированной Россией способности в производстве атомного оружия) основывать наши планы и расчеты, исходя из возможностей вероятного противника по нанесению нам ущерба и учета его реальных планов и намерений. В свете вышеперечисленных конфликтов можно, конечно, понять госсекретаря, не усмотревшего в представленных мной соображениях рационального зерна и предмета для широкой и серьезной дискуссии. Во всяком случае, 31 января 1950 года, то есть через десять дней после представления моего доклада, президент страны объявил о необходимости создания водородной бомбы, из чего я сделал вывод, что и на этот раз моя работа была проделана впустую.

Несколькими годами позже по не зависевшим от меня причинам некоторые из моих соображений, высказанных в том докладе, просочились в прессу и использовались в проходивших тогда общественных дискуссиях и официальных высказываниях нашего правительства. По прошествии 12 лет президент Кеннеди и даже Макнамара признали, например, неприемлемость оборонной доктрины, базировавшейся на применении оружия, обладавшего огромной разрушительной силой и по своему существу самоубийственного, и сделали некоторые шаги, насколько это было возможно в сложившихся тогда обстоятельствах, для корректировки этой аномалии. Опыт двух войн (имеются в виду корейская и вьетнамская войны), в которых, как выяснилось, применение этого оружия оказалось нереальным, заставил впервые многих людей прийти к выводу, что оно не может быть средством для решения каждой военной проблемы. Сложности, связанные с вопросом, кто же в рамках НАТО должен конкретно контролировать использование такого оружия в случае развязывания военных действий, стали в 1960-х годах узловой проблемой в наших взаимоотношениях с союзниками и привели к частичному изменению характера самого союза. Ядерное оружие стало основой коллективной оборонительной политики. В конце же 1950-х годов даже такой реакции еще не было. Поэтому читатель должен понимать, что я отошел от вопросов активной государственной деятельности с тяжелым сердцем и глубоким разочарованием, поскольку это была моя первая и последняя попытка сформулировать нашу официальную политику в отношении развития и использования оружия массового поражения.

В феврале и марте я предпринял с согласия госсекретаря поездку по Латинской Америке, в которой никогда до этого не был. Мне хотелось ознакомиться с тамошней ситуацией, пока я еще окончательно не ушел с правительственной службы. В то время как раз намечалась встреча наших латиноамериканских послов в Рио-де-Жанейро с обязательным присутствием на ней представителя Госдепартамента.

Я осознавал, что завершил уже полный цикл своих усилий в попытках оказания необходимой помощи правительству в установлении отношений между основными военными державами Европы и Азии. И возможности мои оказались исчерпанными. Я чувствовал, что настало время отойти от этих проблем и ознакомиться с теми частями света, где влияние "холодной войны" и коммунизма ощущалось наиболее отчетливо.

18 февраля 1950 года я отправился поездом в Мексико-Сити, а оттуда самолетом через Каракас в Рио-де-Жанейро. После совещания в Рио я посетил Сан-Паулу, Монтевидео, Буэнос-Айрес и возвратился назад с остановками в Лиме, Панама-Сити и Майами.

Удовольствий эта поездка доставила мне мало. Мексико-Сити, расположенный на приличной высоте над уровнем моря, мне не понравился, оставив противоречивое впечатление. Ночью я там не спал, поскольку ночные звуки действовали на меня раздражающе, страстно и в то же время угрожающе. Прежде чем продолжить путешествие, следующую ночь я провел в доме состоятельного соотечественника, оказавшего мне радушный прием. Дом его был просто фантастичен, будучи расположенным в прекрасном месте, резко выделяясь от окружающих построек, и наполнен роскошью и антиквариатом. Но я не привык к роскошной обстановке и, судя по дневниковой записи, опять не спал:

"Ночь длилась бесконечно, хотя кровать была задрапирована громадными занавесями малинового цвета, бывшими до недавнего времени собственностью какого-то кардинала. Над ухом жужжали москиты, фонтан во дворе журчал хотя и мягко, но назойливо, ветерок же, казалось, заблудился в стенах здания, а ночь милосердно шептала: "Потерян, потерян, потерян!" - подобно призраку или духу.

Перед самым рассветом мне подумалось, что такой же ветер дует в местах, навсегда покинутых людьми, дует на Ривьере и в Багамах, да и в других местах, что это - ветер, обдувающий свергнутых королей и потерявшую надежду знать, подвергавшихся пыткам ученых и мыслителей, ветер короля Кароля и виндзорских узников, ветер - спутник человеческих претензий и разочарований".

Каракас, зажатый в долине раздражающе-желтым и горами, остался в моей памяти городом с постоянными уличными "пробками", непрерывно сигналившими автомашинами, шумом, непомерно высокими ценами, неустойчивой экономикой, зависевшей от нефтяных поступлений, и частными виллами, лепившимися как грибы на склонах окружающих гор. Откровенно говоря, я даже посочувствовал американским представителям, вынужденным исполнять свои обязанности в условиях гротескной урбанизации и отрыва от остального мира, живя среди местных миллионеров с их полудикими нравами и обычаями, учитывая, что отношения между нашими странами поддерживались в порядке взаимной признательности, но с оттенком постыдности.