Подари себе рай - Олег Бенюх

— Присаживайтесь, Мария Трофимовна. Не желаете ли чаю? Чудесно! — С этими словами Алексей Петрович достал из буфета большую коробку шоколадных конфет, вазу с вафлями, сахарницу, тарелку с тонко нарезанным лимоном.

— Коньяка не предлагаю…

— Отчего же? — спокойно возразила Мария Трофимовна. — От рюмки не откажусь.

— Превосходно! — Генерал, не поворачивая головы, протянул руку к буфету и водрузил на стол бутылку «Юбилейного».

— Вас, понятно, интересует предмет нашей встречи, — начал он, разливая густой душистый чай из огромного фарфорового чайника, расписанного аляповато крупными цветками шиповника.

Неопределенно улыбаясь, Бивень кивнула.

— Никаких конкретных причин или поводов нет. Просто давно хотел познакомиться с опытным наставником восемнадцати тысяч юных граждан нашей державы и идейным вдохновителем двухтысячного отряда академиков, докторов и кандидатов, ваяющих из вчерашних школяров завтрашних умельцев-теоретиков и умельцев-практиков для многочисленных учебно-воспитательных заведений и учреждений открытого и закрытого типа.

«Ну казуист! — внутренне восхитилась польщенная Мария Трофимовна. — Этот за словом в карман не полезет. Зачем же он, однако, вытащил меня сюда? Терпение, Маша, терпение. Не с пустобрехом, с генералом МГБ имеешь дело».

— Потемкинский педагогический — это сегодня марка, — продолжал Семин. — Котируется вровень с университетом. И в чем причина? Вернее — в ком? От разных… — он хотел сказать «людишек», но во время поправился, — деятелей я слышал, что якобы все дело в вашем директоре.

Генерал посмотрел на Марию Трофимовну выжидательно. Ей же явно не понравилась вопросительно-допустительная интонация в последнем предложении.

— Директоре?! — Она посуровела, сжала и без того узкие губы. — Великолепный коллектив — вот в чем причина!

— Во-о-от! Именно! — Алексей Петрович подлил еще коньяку в рюмки. — Помните у Маяковского: «Единица — ноль»? Лучший поэт советской эпохи был более чем прав.

— Ну почему же — ноль? — запротестовала Бивень. — Личность в определенных, благоприятно сложившихся условиях может горы свернуть. А наш директор, — она скривила губы, — так, середнячок. Честный, работящий, преданный середнячок.

«Бог ты мой, эта туша страдает манией величия! В объективке на нее, которую я сегодня читал, это точно подмечено». Семин слушал ее предельно сосредоточенно.

— Институт хорош. Но если бы вы только знали, как у нас велико поле для работы, сколько крупных и мелких упущений, скрытых от постороннего глаза недоделок и недостатков!

— И в учебном процессе, и в привитии основ коммунистической морали, ведь так?

— Так, — неуверенно согласилась Мария Трофимовна, не понимая, куда этот симпатичный генерал клонит.

А Алексей Петрович встал из-за стола, прошелся по комнате и, понюхав зачем-то пустую рюмку, заговорил медленно, словно начиная долгий рассказ:

— В середине тридцатых годов я работал в Америке консулом. А директором советской школы в Нью-Йорке был ваш нынешний директор.

Мария Трофимов вся обратилась в слух.

— Сумел наладить наилучшие отношения с послом, хотя посольство находилось за сотни миль от Нью-Йорка, в Вашингтоне.

— Он и здесь в фаворитах — и у Крупской, и у Потемкина преуспевал. — Бивень произнесла это прокурорским тоном и, выпив рюмку коньяку, быстро отправила в рот кусок лимона. Хотела закончить однословным резюме: «Приспособленец», но воздержалась — кто его знает, как еще обернется разговор с этим шибздиком.

— Это нам тоже хорошо известно, — продолжал Семин. — Не знаю, на какой почве зиждились его отношения с руководством здесь. Там же все было очень просто — сын Трояновского учился в нью-йоркской советской школе. Поэтому нашему директору многое сходило с рук. Даже… — генерал сделал паузу, потянулся к бутылке, вновь наполнил рюмки. — Даже откровенный адюльтер. И знаете с кем? С иностранкой, француженкой, которая работала в нашей же школе.

— Сожительство с подчиненной? — В глазах у Бивень вспыхнул зловещий огонек. — Да еще с иностранкой?!

Она достала из пачки «Друг» сигарету, Алексей Петрович ловко щелкнул зажигалкой. Мария Трофимовна обескураженно вздохнула:

— Но ведь это было так давно…

— Давно, — согласно кивнул Семин. — Однако, во-первых, в вопросах морали срока давности не существует. Червоточина со временем только растет. А во-вторых, неприглядная история эта, как выяснилось на днях, имеет сегодня продолжение.

И с этими словами генерал передал Бивень письмо.

— Откуда это? — спросила она, начиная читать заполненные знакомым директорским почерком страницы.

— Результат бдительности почтовых цензоров. — Алексей Петрович не хлопнул ладонью по поверхности стола, а мягко положил на него тонкие пальцы и прижал их с такой силой, что они побелели. — Наша служба не имеет права на осечку. Ни в чем!

Мария Трофимовна, прочитав письмо, задумалась. Материалец для возбуждения персонального дела есть. Хлипкий, конечно, материалец, давно это было. Какой-то изюминки не хватает, чтобы это сусло забродило-заиграло. Письмо? Хорошо, но все-таки слабовато. Генерал, внимательно наблюдавший за гостьей, за вполне зримым ходом ее эмоционально-мыслительных усилий — на лбу выступили капли пота, — добавил прибереженную напоследок и вместе с тем неотразимую деталь:

— Следует иметь в виду, что итогом этой порочной связи явился незаконнорожденный ребенок, мальчик. Сейчас ему десять лет.

«Вот она, недостающая изюминка — несчастный бастард как позорное следствие преступного сожительства. Моралист-теоретик оказался практиком международного адюльтера. А этот шибздик достойно носит генеральские лампасы. Не знаю, какие у него счеты с Иваном, да мне на это наплевать. Я же ради чистоты наших рядов обязана прервать безоблачную карьеру хлопчика из полтавских Прилук. Зарвался наш Ванек! Пора его на место ставить».

Гостеприимный хозяин проводил Марию Трофимовну до самой входной двери. Поцеловал руку, заглянул в глаза, сказал извиняющимся голосом:

— Забыл, совсем забыл! Но, думаю, вы и без меня это знаете. У нашего шалуна-директора ведь была еще одна жена, точнее, не жена, а сожительница. Лена Тимохина, кажется так. — Он достал из бокового кармана френча записную книжку, пролистал несколько страничек, ткнул в одну из них пальцем: — Вот, точно. Помню, несмотря на склероз, ха-ха! Студентка вашего вуза, между прочим.

— Бывшая, — досадливо проговорила Бивень. — Слухами земля полнится. Об этой Тимохиной много болтовня было. Я даже отряжала надежного члена парткома выяснить все обстоятельства. Директора не ставили в известность — заявлений никаких не поступало. А слухи… Мало ли о чем народ треплется. Так вот — Тимохина эта как в воду канула. Так что увы…

— Если это важно для наведения морально-нравственной чистоты в вашей парторганизации, мы могли бы посодействовать в установлении объективной истины…

— Алексей Петрович, миленький, конечно, важно!

Генерал на аппарате в прихожей набрал номер, приказал: «Григорий Данилович! Сегодня… (Прикрыв трубку, спросил Бивень: «Вы отсюда в институт?») Так вот, сегодня свяжитесь с секретарем парткома Потемкинского пединститута и помогите организовать встречу с Еленой Тимохиной. Помните, вы занимались этим делом. Об исполнении доложите». Он улыбнулся — видите, это так просто, раз плюнуть, если нужно для общего дела. Улыбнулась и Мария Трофимовна — браво, генерал. И спасибо.

Вполне довольные друг другом, они расстались…

Встреча с Леной Тимохиной, которую на следующий же день устроил расторопный Григорий Данилович, произошла на Суворовском бульваре, у Никитских ворот. Был теплый безветренный осенний день. По опрятным дорожкам шествовали редкие прохожие. Две молодые мамы медленно катили новенькие детские коляски, увлеченно беседуя о чем-то. Парень настойчиво пытался разговорить расстроенную подругу — она то и дело вытирала платочком глаза, уклонялась от робких попыток ее обнять. Группа школьников — три девочки и три мальчика — промчалась, обгоняя друг друга и размахивая портфелями и сумками. Мария Трофимовна сидела на скамейке, закрыв глаза и подставив лучам скупого уже солнца лицо. Тимохина отказалась от встречи в институте, и, хотя Бивень понимала мотивы отказа, ей это не понравилось. Ей всегда не нравилось все, что хоть в малейшей мере складывалось не по ее плану. «Разговор в парткоме и беседа где-то на улице, — размышляла она, — разница ясна. Эта Тимохина беспартийная, из комсомола выбыла по возрасту. По телефону со мной говорила излишне спокойно. Ее использовали и бросили как ненужную вещь, а она даже заявления в парторганизацию не подала. Куда, спрашивается, девалась ее женская гордость?» Вдалеке показалась стройная дама в модном бежевом коверкотовом плаще и шляпке с вуалеткой. Легкой танцующей походкой она подошла к скамейке, на которой сидела Бивень, и, едва заметно окая, спросила: