Подари себе рай - Олег Бенюх

Иван знал, что Владимир Петрович Потемкин немало способствовал успешному прохождению проекта о создании академии сквозь сложный лабиринт партийных и правительственных этапов с их бессчетными рогатками, препятствиями и ловушками; что, пожалуй, не было более подходящей (и проходной по всем статьям: весомость в государственной иерархической системе, опыт работы и авторитет в различных структурах просвещения, вселенский характер культурного кругозора) личности на пост президента академии, против которой не возникло бы возражений ни у верховной власти, ни у научной элиты, ни у практиков школьного дела. Кроме всего этого, существует на свете доминанта, не фиксируемая письменно ни в каких официальных анкетах или характеристиках, но неизменно и действенно влияющая на решение важнейших вопросов и развитие человеческих отношений, — взаимная симпатия. Ивану Владимир Петрович напоминал рано ушедшего из жизни отца: широтой души, добрым тонким юмором, неистребимой человечностью, проявлявшейся и в самые светлые, и в самые горестные минуты такого многогранного, такого непредсказуемого бытия.

В день смерти наркома Иван написал письмо на имя Сталина. В нем он предложил присвоить имя Потемкина Московскому городскому педагогическому институту, в котором Иван директорствовал. Письмо он сам отвез Поскребышеву, с которым предварительно созвонился.

— Конечно, непорядок, — поморщился всесильный глава самого могучего секретариата на Земле, прочитав нарочито краткий текст, составленный со знанием всех бюрократических канонов. — Нет ни ведомственных виз, ни обязательных согласительных резолюций. С другой стороны… — он посмотрел в окно, словно там и собирался найти нечто, находящееся с другой стороны, — Он требует докладывать Ему ежедневно двадцать-тридцать писем, выбранных наугад из пришедших самотеком, и безо всякой предварительной обработки.

И на письме Ивана появилось размашистое: «Согласен. И. Сталин».

Два года спустя после победы Иван получил приглашение на прием во французское посольство по случаю Дня Бастилии. В самом этом факте ничего необычного не было. В свой национальный день многие посольства приглашали большое количество гостей, главным образом государственно-партийную номенклатуру и интеллигенцию. Начавшаяся с фултонской речи неистового британца «холодная война» сделала подобные массовые общения едва ли не единственным способом определить реальные показания барометра общественного мнения великой евразийской империи. Частенько Иван отдавал свои приглашения замам — ему было жаль терять два-три часа, потраченные на разговоры, в которых он должен был быть каждый миг начеку, чтобы не сказать чего-нибудь двусмысленного или — еще хуже — недозволенного, идеологически крамольного. Но сейчас стояла середина июля, время было каникулярное, все заместители ушли в отпуск. На прием Иван отправился один: Маша с Матрешей были на даче, Алеша в Кубинке в летних институтских лагерях. Изумительной красоты старинный особняк на Якиманке всегда поражал своим внешним и внутренним причудливым изыском. Июльская жара вынудила посла распорядиться натянуть над двориком тент, и приглашенная публика могла свободно дефилировать из помещения на свежий воздух и обратно. Чрезвычайный и полномочный представитель обновленной Французской республики и скрытый голлист (сам строптивый герой и лидер Сопротивления демонстративно ушел в отставку) подчеркнуто радушно встретил Ивана.

— Ваш институт, — заявил он, вставляя во французскую речь русские слова, — недавно обрел право и честь называться именем месье Потемкина. В моей стране известны два человека, носившие эту фамилию, — Григорий, фаворит великой императрицы, почитательницы Дидро и Вольтера, и Владимир, который в тридцатые годы был вашим послом в Париже. Лично мне ближе и симпатичнее Владимир — и профессионально, и как высокообразованный и высоконравственный человек. Ведь я был с ним хорошо знаком. Помнится, однажды в Лувре мы затеяли с ним дружеский спор на тему, чей вклад в создание этого архитектурного шедевра более оригинален и значителен — Пьера Леско или Клода Перро?

— Совсем недавно вышла его новая книга по истории Франции, — с удовольствием сообщил Иван, получая из рук посла бокал с шампанским.

— Мы ведь вчера… — Посол обратился к одному из своих помощников.

— Позавчера, — с готовностью ответил тот, благоговейно внимая беседе.

— Да-да, позавчера получили экземпляр этой книги. Ну и, конечно, с удовольствием и, миль пардон, естественными возражениями и несогласиями изучаем «Историю дипломатии», редактором которой был высокочтимый мсье Потемкин.

К послу подошел новый министр просвещения Калашников, и Иван, поблагодарив хозяина приема за теплые слова о Владимире Петровиче, медленно двинулся к полосатому тенту. Знакомых было много, и он, то и дело раскланиваясь и пожимая руки, прошел к бару в углу дворика. Там стоял и весело беседовал с коротышкой во французской генеральской форме Сергей, который предупредил Ивана, что тоже заглянет к «лягушатникам» — обсудить проблему, как хотя бы до конца столетия удержать воинственных бошей в разоруженческой узде.

— Знакомьтесь, — обнимая Ивана свободной от бокала с шампанским рукой, зычно объявил он. — Наш российский Жан-Жак Руссо. Противник абсолютизма и частной собственности. О его просвещенческих концепциях я уже как-то имел удовольствие вам сообщить.

— Правда, своего трактата «Эмиль, или О воспитании» я еще не сочинил, — в тон другу отвечал Иван. — Но собственную «Исповедь» на суд просвещенной публики скоро буду готов представить.

— Его «Исповедь» — это Академия педагогических наук. Его детище! — Сергей произнес это с гордостью. Генерал с интересом разглядывал мэтра российского просвещения.

— А вы знаете, мне про вас вчера рассказывала Луиза, наш культурный атташе…

— Кстати, миль пардон, — мягко перебил коротышку Сергей. — Генерал — военный атташе Франции в Москве. У них, начиная с Наполеона, все военные гении… э-э-э… субтильной конструкции. Кроме де Голля, конечно.

— Исключение только… — разговор шел по-английски, и генерал запнулся, подыскивая нужное слово, — подтверждает правило. Итак, Луиза весьма вас хвалила. Она была на вашей лекции о мировых тенденциях педагогической мысли. Говорила, вы великий оратор, аудитория вас обожает.

Сергей вопросительно смотрел на друга.

— Это цикл лекций по линии недавно созданного общества «Знание», — пояснил Иван.

— Мог бы пригласить.

— Приглашу. Вот Элис вернется из поездки по республикам Средней Азии — и приглашу вас обоих.

Генерал элегантно взял ухоженными пальцами бокал шампанского у бармена, передал его Ивану. И как бы невзначай оттеснил его тучным животиком в сторону.

— Видите ли, мсье Ив — я могу вас так называть? Мерси. А вы зовите меня Иоахим. Так вот, надо полагать, я с вами заочно давно знаком. Скажите, вам имя «Сильвия» что-нибудь говорит?

— Я знал одну девушку с таким именем, — после непродолжительной паузы протянул Иван, озадаченный неожиданным вопросом. — Имя довольно распространенное.

— Да, распространенное. Но эта девушка преподавала французский язык в советской школе в Нью-Йорке.

— Вы ее знаете? Что с ней? Где она?

Иван выпалил все это единым духом и застыл в напряженном ожидании.

«Столько лет прошло, и вот первая весточка? Или не весточка, а что-то другое? Почему какой-то генерал завел об этом речь? Что за этим стоит? Спецслужбы?» Мысли роились, выталкивали одна другую.

— Знаю ли я ее? — Генерал вздохнул, и Сергей вдруг ощутил огромную, мужскую тоску, стоявшую за этим вздохом. — Мы с Сильвией из одной деревни. Я еще в школе за ней ухаживал — за волосы на уроках исподтишка дергал, ранец таскал, в амбаре или в сенях дома пытался тискать. Она всегда была гордая, строптивая, независимая. Свободная!

Он оглянулся вокруг, но взгляд его был затуманенным, и Иван понял, что француз вовсе не обеспокоен тем, подслушивает ли кто его, мыслями он был в далеком прошлом.

— Когда она уехала в Париж, я потерял ее из виду — и надолго, — продолжал он, и голос его зазвучал уже более сухо и обыденно. — Встретились мы вновь в сорок втором в Страсбурге. Я был в Сопротивлении с того самого дня, когда с воззванием к нации из Лондона обратился наш Шарль. Ждал курьера из Женевы. Курьером оказалась…

— Сильвия! — воскликнул Иван, схватив генерала за руку. Стоявшие вокруг обернулись, но генерал не обратил на них никакого внимания.

— Да, она, — продолжал он. — Потом мы сражались вместе с ней до победы и вместе вошли с нашими войсками в Париж. Как она была умна и изобретательна! Как бесстрашно ходила по лезвию ножа! Дважды ее хватали немцы. В первый раз ей удалось бежать самой. Во второй она оказалась в лапах гестапо. Отбивали целым отрядом маки за несколько часов до расстрела. Тогда-то она мне и рассказала о вас, Ив.