Исторические предпосылки создания спецназа, 1701-1941 гг. [том 1] - Сергей Козлов

Я на этой работе остался до последнего момента, ибо верил в ее целесообразность, но в конце концов ушел, обещая себе вернуться к ней тогда, когда начнутся активные действия. Так и получилось. Через три месяца я опять вернулся на эту работу и уехал в страну «X», а по возвращении пишу эту докладную записку.

Ответить на вопрос, почему так происходит, в высшей степени трудно. Причина кроется в существующей обстановке, а также в отношении высшего руководящего состава к работникам этой отрасли. Отношение, которое трудно поддается критике, но в то же время имеет огромное значение. Пояснить свою мысль я постараюсь на личном примере.

Мы привыкли, что наш труд ценим. Я не ошибусь, если скажу, что этого не было не только в БССР, но и на Украине и в Ленинграде. Наша работа стала считаться второстепенной. Наши работники использовались не по прямому назначению: производство обысков, арест, конвоирование арестованных, нагрузка дежурствами и т.д. и т.п. Это была система, продолжавшаяся из года в год. Не трудно понять, что это отражалось в аттестации по присвоению званий.

В 1936 г. во время моего разговора с бывшим начальником особого отдела Карелиным последний заявил, что моя работа с 1930 по 1936 г. в качестве помощника, а потом уполномоченного особого отдела по работе «Д» — это не оперативная работа. И вот результат. Хотя я в рядах РККА и ВЧК-ОГПУ-НКВД беспрерывно с начала 1919 г. и имею соответствующую подготовку: военную школу ВЦИК и ВПШ ОГПУ, я был аттестован с присвоением звания младший лейтенант госбезопасности.

Мои рапорты о пересмотре остались без каких-либо последствий. Кроме того, имелся и другой момент, который отразился на нашей работе. До 1937 г. систематически из года в год уменьшались средства, отпускаемые на работу «Д». Она свертывалась. Не знаю, как обстояло дело в 1937 г., так как я находился в это время за пределами СССР. Ответ здесь прост. Центром утверждено столько-то и столько-то, и все вопросы снимаются»38.

Как в обстановке террора чувствовали себя члены семей офицеров, воевавших в Испании, можно понять из воспоминаний Ивана Николаевича Щелокова.

В блокаде

В то время в стране начались аресты так называемых врагов народа, и в том числе военных. В нашей дивизии арестовали комдива и дивизионного комиссара, всех трех командиров полка и даже несколько комбатов. Все были в ужасе. Поскольку наш отец тоже пропал в неизвестном для всех направлении, нас окружающие тоже зачислили в члены семьи врага народа. Правда, в лицо нам это никто не говорил, но и общаться с нами перестали. Все от нас отвернулись, никто не приходил в

гости. Офицеры и их семьи отвергли нас, а мы ничего не могли никому рассказать. Единственный, кто приходил к нам, и то тайно, был начальник химической службы полка, друг отца.

Правда, положение наше сильно отличалось от положения членов семей «врагов народа». Их лишили довольствия, а потом куда-то всех отправили. Куда, никто не знал.

Нас же никто не трогал, а, кроме того, мы продолжали получать паёк и папину зарплату, а также пользовались всем тем, что полагалось семьям военнослужащих. Но изоляция, созданная людьми из-за страха и непонимания, очень сильно давила на нас с мамой.

Пользуясь тем, что никто к нам не приходит, я купил карту Испании. В наших газетах «Правда» и других на схемах показывали, как проходит линия фронта между республиканцами и франкистами. Я сделал маленькие красные и черные флажки и переставлял их по мере изменения обстановки на фронтах Испании. Мать ругалась и говорила: «Ты доведешь то того, что нас арестуют». Но я ей возражал, упирая на логику: «Не бойся мама, никто к нам не придет, и никто этого не увидит. А если и увидят, так что с того? Я, как честный человек, имею право следить за положением в Испании. Ведь наше государство ее поддерживает. У нас в школе около десяти учеников, как и я, ведут такие карты. Они мне и подсказали, где карту можно купить и как ее вести. Так что это никому не выдаст, где наш папа». Но мать только качала головой и говорила: «Какой же ты дурак!»

В это время в школе меня начали дразнить сыном «врага народа». Это было очень обидно, особенно если я знал, где находится мой отец. Но, как учила мама, я не мог никому сказать правду и поэтому молчал. Эти издевательства продолжались довольно долго, и я все терпел, но однажды не сдержался и хорошо набил морду своему обидчику, да так, что меня выгнали из школы. Это было в апреле 1937 года. Сидел дома три дня и сильно переживал из-за такой несправедливости, а мать меня ругала за мою несдержанность. Но такой я был и таким оставался.

Спасла меня от позора газета «Правда», которую мы тогда выписывали. В очередной раз она пришла на третий день моего изгнания, а на самой первой странице был напечатан Указ Совета Министров СССР «О награждении граждан СССР за выполнение специального задания Правительства». Среди награжденных орденом «Красное Знамя» был и мой отец Щелоков Николай Иосифович.

Дядя Дима, начхим, тогда первым прибежал к нам, даже днем. Потом пришел командир полка с заместителем по политчасти. Правда, мама им сказала: «Вы никогда раньше не приходили к нам. И сейчас этого тоже можно было не делать». Но они ее успокоили и сказали: «Ирина Ивановна, надо знать обстановку!» На том разговор и закончился.

Мать достала из-под кровати посылки отца, надела мне на руку швейцарские часы «Лонжин», которых в Виннице никто никогда не видел, дала газету с указом и сказала: «Иди и покажи тем, кто тебя оби-

жал. Пусть они теперь знают, кто твой отец, и пусть только попробуют тебя снова обидеть!» Но я сказал, что обидеть меня нельзя, поскольку я снова дам в морду. Мать просила обойтись без этого, и мы с ней очень тепло расстались.

С газетой я помчался в школу, но там уже многие ее прочитали и встретили меня очень тепло.

С тех пор никто больше не дразнил меня сыном «врага народа» и никто не спрашивал, где мой отец, наверное, догадывались. А я очень гордился своим отцом, веДь в то время такими орденами награждали очень редко.

В августе 1937 года нашу дивизию перевели в Ленинград, и мы с мамой переехали вместе со всеми. Казалось бы, все страхи и неприятности позади, но в Ленинграде нам тоже пришлось хлебнуть горя.

Началось всё с небольших проблем с русским языком. Ведь я учился в украинской школе, где русский изучали, как иностранный. Поэтому первый же мой диктант по русскому я написал более чем с двумя сотнями ошибок. Всё из-за того, что путал русское «Ы» с украинским «И». Оценка за диктант была единица с минусом. Кроме того, я говорил с украинским акцентом и вместо твердого русского «Г» произносил глубокое украинское «Г».

Но учительница русского меня поддержала и помогла. Через полгода я и говорил, и писал по-русски без ошибок.

В это время в Ленинград стали прибывать дети из Испании. Командование дивизии стало приглашать меня на встречи с этими детьми. Меня специально готовили, и я от души выступал перед этими ребятами. Честно говоря, я очень переживал, когда прибывали пароходы с этими детьми, поскольку прекрасно понимал, что их оторвали от родителей и бросили в чужую страну. Всех их поместили в детские дома, по сути лишив детства.

Но скоро эти мои переживания заслонила настоящая беда. Из села Петровское Петровского района Харьковской области пришло письмо, в котором сообщалось, что мой дед по линии отца Иосиф Антонович, который был в Петровском председателем райисполкома, был арестован и расстрелян, как враг народа. Это была страшная и нелепая весть, поскольку и мама, и даже я понимали, что этого не может быть. Дед в Гражданскую сражался за Советскую власть и закончил войну командиром полка. Был коммунистом с 1918 года. Это было какое-то безумие. Мы долго не знали, как поступить. Написать отцу в Испанию было нельзя, поскольку все письма читали и письмо только навредило бы отцу. Подумав, мать решила: «Молчи, Ваня! Будем ждать возвращения отца. Этого просто не может быть. Наверное, это зверская провокация».

Поэтому жили мы в Ленинграде с мамой, трясясь, как зайцы, каждую ночь ожидая, что нас арестуют. Шел 1938 год, а аресты в Ленинграде не прекращались. Боялись за себя, боялись и за отца, что он по возвращении тоже будет арестован и расстрелян.

Что такое п/х?

Но всё проходит. Как-то прихожу домой, а мама мне говорит: «Ваня, я получила какую-то странную телеграмму: «Буду в Ленинграде 25 июля. Целую, папа. П/х «Жданов». Никак не пойму, что такое п/х «Жданов».

Я тоже ничего не понял. А мама, дядя Дима, начхим полка, и его жена собирались на концерт в Дом офицеров, и в это время к нам зашел дядя Дима. Он и объяснил, что п/х — это пароход, а также сказал: «Не волнуйтесь, ребята, это к вам ваш папа едет».