Тишина - Василий Проходцев

дальние церкви и деревеньки. Но вблизи монастыря, версты на две, было только ровное и белоснежное поле. Заметно повеселевший царь, выскочив из возка, велел рындам обогреться, прийти в себя и, главное, как следует помолиться, да приходить в трапезную на песнопения.

Когда рынды час спустя зашли в старинное, низенькое и ушедшее на несколько вершков в землю здание трапезной, они сразу приободрились: пахло свежеиспеченными пирогами, монастырским хлебом и вином, а из глубин трапезной доносилось стройное пение. Поклонившись и перекрестившись на развешанные повсюду образа, стараясь ни одного не пропустить, Артемонов вместе с товарищами зашли в палату, где не без труда нашли себе свободное место на скамьях. Собрание было из тех, где будешь в тесноте, да не в обиде. Во главе большого стола сидел сам Алексей в монашеской одежде, в окружении игумена, келаря и прочих старцев, которые самозабвенно выводили какой-то простоватый, но приятный на слух распев, царь же руководил певцами, указывая кому, когда и насколько громко вступать. Помимо монашеской братии, в палате были и все приехавшие царедворцы, а также и с полтора десятка стрелецких голов разного чина. Все, в меру своих сил и способностей, подпевали царю и его капелле. Столы ломились от пирогов, хлеба и многочисленных кувшинов с вином, а монастырский мед стоял отдельно в бочках, хоть и не серебряных, но весьма объемистых. Одним словом, в трапезной было так тепло и весело, что сразу забывался негостеприимный мир, оставленный за порогом. Рынды отдали должное и вину, и медам, и закуске, да так, что Матвею и жильцам пришлось удерживать Никифора, решившего немного сплясать. Время летело незаметно, но вдруг дверцы палаты распахнулись, и в нее вошел богато наряженный дворянин с протазаном. Вся его одежда и лезвие протазана были покрыты инеем, в бороде висели сосульки, а вместе с дворянином в горницу словно ворвалась волна холода. Он почтительно, но не слишком раболепно поклонился царю и, получив дозволение говорить, произнес:

– Великий государь! Великий государь патриарх Московский и всея Руси Никон велели о твоем царском здоровье спрашивать. А о себе говорят, что, Божьей милостью, здоровы.

– Благодарю, боярин! Отвечай великому государю, что мы здоровы, и о его здоровье спрашивай, скажи: "Государь царь жаловал, просил прийти к нему хлеба есть". Да что же он сам не зашел, на улице стоит?

Посланец, словно не расслышав последнего вопроса, поклонился в пол, развернулся и вышел из палаты. Царь помрачнел и долгое время сидел молча, притихли и все собравшиеся. Наконец Алексей резко поднялся с места и направился к выходу.

– Бояре! – обратился он к рындам – Идемте-ка со мной. Великий государь к нам своего дворянина прислал, надо же и нам патриарха уважить. Да вы, милостивые государи, продолжайте трапезу. Семен Григорьевич! Приготовьте патриарху и всей свите места, да закусок принесите.

Князь Одоевский, чувствуя дурное расположение царя, с озабоченным видом устремился вслед за Алексеем и рындами.

Стоило царю и его сопровождающим выйти на улицу, как тут же особенно сильный и холодный порыв ветра чуть было не сбил их с ног. Первое время разглядеть что бы то ни было в пелене снега и поднявшегося тумана было нельзя, однако вскоре через нее проступила высокая фигура патриарха и застывших рядом с ним четырех дворян с протазанами. Алексей кинулся было навстречу Никону с теплыми приветствиями, однако встретил такой холодный взгляд патриарха, что царь отошел назад и растерянно опустил глаза к земле. Патриарх долго молчал, а все новые и новые порывы злого ветра трепали одежду и осыпали всех колючим снегом. У князя Одоевского, наконец, сдали нервы, и он забормотал что-то примирительно, однако, как и ранее царь, был награжден таким взглядом, что быстро оборвал свою речь на полуслове.

– Хорошо же ты меня, великий князь, встречаешь, а еще лучше в Москве оставил – произнес наконец патриарх, "– От Бога в грех и от людей в стыд… Бога молю за тебя, государь, по долгу и по заповеди блаженного Павла-апостола, который повелел прежде всего молиться за царя, но щедрот твоих ничем умолить не могу. Ничего аз, грешный, не получил, кроме тщеты, укоризны и уничижения. Было время, я молчал, но теперь, решившись удалиться в места пустынные, расскажу тебе о твоем же царстве. Говорят люди: "Носи платье разное, а слово держи одинаковое" – да то не про тебя, великий государь. Ты всем проповедуешь поститься, а теперь и неведомо кто не постится ради скудости хлебной: во многих местах и до смерти постятся, потому что есть нечего. Нет никого, кто бы был помилован: нищие, слепые, хромые, вдовы, чернецы и черницы – все данями обложены тяжкими, везде плач и сокрушение, везде стенание и воздыхание, нет никого веселящегося во дни сии. Видел я сон, как Петр-митрополит встал из гроба, подошел к престолу, положил руку свою на Евангелие, и начал Петр говорить: "Брат Никон! Говори царю, зачем он святую церковь и народ обидел, книги святые бесстрашно переписывает, да древние уставы апостольские и святоотеческие любодейски меняет? Многий гнев божий навел на себя за то: дважды будет мор вскоре, и столько народа перемрет, что не с кем ему будет стоять против врагов его. Знаешь ли, неправедный царь, что было древле за такую дерзость над Египтом, над Содомом, над Навуходоносором-царем?!"

Вор! – Алексей во все время тирады Никона стоял потупившись, только все больше наклоняясь к земле, но затем распрямился и с перекошенным лицом направился к патриарху, все громче и громче выкрикивая ругательства – Нехристь, собака, самоставленник, мужик! Б…дский сын!

"– Ах ты, враг креста Господня, сатанин угодник, ненавистник рода христианского!" – отвечал, не смешавшись, Никон, "– Дай мне только немного времени, я тебя, великий государь, оточту от христианства, у меня уже и грамота заготовлена!"

Когда показалось, что ссора двух великих государей закончится чем-нибудь и вовсе дурным, над двором раздался внушительный низкий голос.

– Не забыли ли вы, милостивые государи, что только терпение есть высшая добродетель, а гнев – худшее зло?

Это говорил вышедший из трапезной Никита Иванович Романов, рядом с которым стоял, глядя с укоризненным видом на ссорящихся, князь Долгоруков.

– Кому же, как не великим государям нам, холопам вашим, добрый пример подавать?

Царь, прикрыв лицо полой шубы, побрел куда-то вглубь монастырского двора, а патриарх, державшийся куда хладнокровнее, немного постоял на месте, а затем по-хозяйски направился в трапезную.

***

"От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси, великому государю и отцу нашему, святейшему Никону, архиепископу царствующего великого града Москвы, и всея Великая,