Тишина - Василий Проходцев

он, великий праведник, весь белый, с бородой и усами тоже белыми, и весь светится да искрится, как будто нимб вокруг него. Только на миг явился, и пропал снова. Ну, медведица давай бежать со всех ног, а я, грешный, в другую сторону, да еще быстрее. Сохранил для чего-то Бог меня, грешного царя, и благословил – такого великого святителя сподобил увидеть!

Алексей истово перекрестился, что сделали вместе с ним, поднявшись со своих мест, и гости, после чего все собравшиеся долго молились, пока, наконец, царь не подал им знак садиться.

Дворецкий со свитой вновь исчезли из залы, чтобы вернуться уже не с пустыми руками, а с серебряными и позолоченными ведрами, бочонками, кувшинами, а также всевозможными тазами, мисками и котлами. В первую подачу, по обычаю, подавались фряжские вина: сек, романея, кинарея, мушкатель и бастр красный. Первыми они пились для того, чтобы гости, еще не одурманенные водкой и прочим грубым питьем, смогли бы вполне ощутить богатство вкуса и аромата каждого из вин. Их расставляли по столам в больших кувшинах, из которых разливали в кубки или серебряные стаканы. В качестве закуски, также по обычаю в первую очередь, были поданы лебеди и тетерева, зажаренные с собственными яйцами и потрохами, а для более голодных гостей – большие куски жареного и тушеного мяса всех сортов, а также пироги с рябчиками и лимоном. Царь от своего лица в знак милости рассылал почти всем гостям или чарки с вином, или какие-то из блюд, а иногда и калачи.

Рынды, постояв для приличия даже и не полчаса, а минут десять, уселись за небольшим столиком неподалеку от царского места и позади подпиравшего свод столба. Они, устав от долгой дороги и мороза, весело болтали, точнее говоря, в основном слушали байки Никифора, который лишь в редких случаях замолкал и позволял кому-то другому перехватить нить разговора. Впрочем, Артемонова, который, в отличие от пары жильцов, впервые слушал рассказы Шереметева, они весьма забавляли, да и интересно было узнать побольше про княжескую и дворцовую жизнь. Царь, между тем, позвал к столу самых приближенных сокольников, и те явились в невероятных одеждах их лосиных шкур и изукрашенных, как вороньи гнезда, перьями шапках. Каждый из них шел с важным видом и нес с собой своего подопечного, сокола, беркута или кречета, примотанного крепкими ремнями к рукаву и закрытого клобуком. Алексей Михайлович, изрядно стосковавшийся за время своей монашеской жизни по соколиной охоте и по самим этим красивым птицам, долго ходил и осматривал хищников, поглаживал их иногда по голове, и подробно обсуждал с сокольниками здоровье и качества птиц. Потом он провозгласил несколько тостов, и все с радостью выпили и за Сирина, и за Салтана, не забыв и Дерябку с Боярином. Поскольку однообразные соколиные тосты немного утомили Артемонова, он принялся осматриваться по сторонам, и вскоре заметил сразу за царским троном что-то вроде оконных ставней, которые оказались подобием решетки с довольно широкими отверстиями. Через них пробивался тусклый свет, и, как бы это ни было странно, мелькало что-то очень похожее на несколько богатых кокошников, а время от времени, Матвей мог бы поклясться, его взгляд сталкивался с настороженным, но полным любопытства взглядом то одних, то других женских глаз. Артемонов поделился своим наблюдением с другими рындами, но жильцы изобразили то же удивление, которое испытывал и сам Матвей, а вот Никифор явно засмущался, покраснел и забормотал что-то в том духе, что придет время, и все выяснится, а пока и смотреть в ту сторону нет нужды, а потом даже замолк ненадолго от смущения и некоторого испуга.

Пришло время и второй подачи блюд и напитков, которая на этот раз состояла из разных сортов водок – анисовой, коричной, боярской и других – но и фряжские вина в изобилии оставались на поставцах. Из еды были утки на вертеле, бараньи ноги начиненные яйцами и крупой, острая куриная уха с шафраном, перцем, корицей и сорочинским пшеном, а из пирогов – "караси" с мясом и яйцами. Хотя и до этого не было скучно, под водку пир пошел еще веселее, и царь уже редко сидел на месте, а больше ходил по всей горнице, стараясь никого не обидеть, и с каждым перекинуться парой слов. Он стал, мало уже скрываясь, переговариваться с женщинами за решеткой, а те весьма громко и весело смеялись, также не опасаясь быть замеченными. Шереметьев, как он ни держался долгое время, в конце концов поведал Матвею, что загадочные боярыни – ни много, ни мало, родные сестры царя, Ирина, Анна и Татьяна. Конечно, любые правила, начиная со святоотеческих и заканчивая просто московскими обычаями, строго настрого запрещали присутствие женщин, тем более такого знатного рода, на подобных непотребных сборищах. Однако царь, кроме того, что любил, еще и жалел своих сестер, у которых, по сути, не было надежды выйти замуж, так как за латинян и луторов их отдать не могли, а православных монархов равного московским достоинства попросту не существовало. Они были обречены провести всю жизнь в тишине и скуке кремлевских теремов. Особенно вызывала сострадание Ирина, которую уже поманили мечты о семейном счастье в лице датского королевича Вольдемара, но были, уже при царствовании брата, самым жестоким образом разбиты. Поэтому Алексей Михайлович старался, как мог, скрашивать невеселую жизнь сестер, и везде, где только удавалось, возил их с собой, а часто и оставлял подолгу жить в других городах и загородных селах, где порядок их существования был не таким строгим и удушающе-скучным, как в Москве. Слушая этот рассказ, Матвей постоянно чувствовал на себе пристальный взгляд со стороны скрывавшей лучшую часть царского семейства решетки. Каждый раз, однако, когда он оборачивался, чтобы поймать этот взгляд, он видел только мелькание кокошников и колыхающийся огонь свечи.

Как и следовало ожидать, после десятка тостов встал и вопрос о музыке, и царь велел звать скорее накрачеев, цынбальников, гусельников, домрачеев, скрыпотчиков – словом, весь оркестр придворных музыкантов, который, несмотря на строгости последних лет, вовсе не был распущен, и вскоре явился в довольно большом составе. Музыканты, тут же, рассевшись на незанятые скамьи, заиграли очень слажено и живо. Начались танцы, для удобства которых столы были расставлены вдоль стен, и солидные бояре пошли плясать не хуже мужиков на ярмарке. Через некоторое время, подуставший царь взял под локоть бывшего здесь же Никиту Ивановича Романова и потащил боярина в другой конец горницы, где стряпчие, откинув полог, открыли скрывавшиеся за ним дверцы. За дверцами стояли два похожих, никогда не виданных Артемоновым