Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не примадонна, чтобы переживать из-за таких вещей. Архитектура – предприятие по обслуживанию. Когда я начинал, оно уже было таким. И мне это нравится. Поэтому я не думаю, «искусство ли это» и всё такое прочее.
В этом кроется еще одно, новое противоречие. Гери желает работать как художник, но он также не может отрешиться от того, что архитектура – это бизнес; ведь этот бизнес – то, с чего он начинал в шестидесятые. Сможет ли он примирить в себе два этих начала?
Современную архитектуру, по его словам, сделал «инфантильной» картель строителей и застройщиков, которые фактически и возводят здания; их жесткий контроль за финансами и графиком низводит роль архитектора до художника на почасовой оплате, которого наняли приделать всякие прибамбасы.
– Мы не контролируем систему, которая сама производит постройки. Эта система загоняет архитектора в угол и говорит ему: «Хорошо, парень: делай все эти свои штуки, но как строить, знаю только я».
Выход, как его видит он, в том, чтобы соглашаться на эту роль – на роль автора, но оставаться притом автором-бизнесменом.
Компьютер позволяет ему, говорит он, отвоевать назад контроль над зданием в целом. Компьютерные программы не просто позволяют ему совершенствовать постройку с точки зрения эстетики, они разрешают обсчитать здание вплоть до последней заклепки и вывести для строителей рабочие чертежи, синьки.
– Я всегда хотел быть прорабом, – говорит он полушутя.
Он показывает мне чертежи «Башни Бикмана», семидесяти шестиэтажного жилого небоскреба в Нижнем Манхэттене, который с самого начала перекрестили в «Нью-Йорк, как его видит Гери».
– У него на лице ничего не написано. Это довольно тонкая штука. Это здание в Нью-Йорке. У него есть свое место в силуэте города. Оно не тягается со зданием Вулворта. Вулворт я оставил неприкосновенным как символ места. Я уважаю его символичность. Но шапочку я на свою башню не стал надевать. А рябь на фасаде превратил в эркеры.
Декор, говорит он, у него тоже имеет свою функцию.
– А стóит оно столько же, что и банальное здание рядом.
Мы вновь встречаемся со страстью Гери к количественной оценке своих построек, которая тому, что кажется случайным эстетическим ходом, придает не просто функциональное назначение, но точную цену. По его словам, как бы то ни было, всего больше он гордится не эстетикой своих памятников, а тем фактом, что они функциональны и экономичны. Бизнесмен на все сто.
Что пожелаете
Кабы не землетрясения, расовые беспорядки и глобальная рецессия, Концертный зал имени Уолта Диснея, а не музея Гуггенхайма в Бильбао, был бы тем зданием, что сделало Гери знаменитым. Спроектировано оно было за годы до Бильбао. Черт возьми, люди тогда говорили бы об «эффекте Эл-Эй», а не Бильбао. Ведь Лос-Анджелес тоже хотел начать новую жизнь благодаря Фрэнку. Он не был в таком промышленном упадке, как Бильбао. У него просто был кризис среднего возраста. Пятьдесят лет Лос-Анджелес был самым архитипичным в мире расползшимся, распроданным, не имеющим центра городом, городом пригородов за закрытыми воротами, фаст-фуда, быстрой, кричащей архитектуры, моллов и автострад – городом, в котором никогда не требовалось пачкать обувь, касаясь тротуара. Однако теперь, когда Лос-Анджелес переплевывают Пекин, Шэньчжэнь и Дубай, сам Лос-Анджелес решил, что должен стать Парижем.
Это, конечно, звучит довольно иронично: Лос-Анджелес, архитипический город пригородов, в середине нулевых решает, что вообще-то хочет быть старомодным городом. С тех пор он неспешно преобразовывал даунтаун – башни офисных центров, ветхое наследие двадцатых, зловеще-тихие бары, переполненные курьезной смесью менеджеров, латиноамериканцев и бездомных бродяг – в тот прославленный некогда Джейн Джекобс полноценный городской центр, каким он был лет восемьдесят назад, до того, как его перекроили автомобили: со старомодным общественным пространством, лофтами, пешеходными (ах!) бульварами и настоящими общественными зданиями вроде виртуозного католического собора Рафаэля Монео и самого краеугольного камня – Концертного зала имени Уолта Диснея.
Когда в 2003 году зал открылся, в пресс-релизе предполагалось, что его пространство сделается «гостиной целого города». Сам он по этому поводу более сдержан.
– В Лос-Анджелесе общественная жизнь существует лишь на словах. Но может статься, что и одно здание сможет принести пользу. Я старался.
Возрождение даунтауна в основном заключается в том, чтобы продажу недвижимости переиначить под требования эпохи джентрификации – так, чтобы местные жители оставались счастливы. Но есть в этом также нечто искреннее. После беспорядков из-за дела Родни Кинга на церемонии открытия Концертного зала Эса-Пекка Салонен, музыкальный директор Лос-Анджелесской филармонии, заявила: «Иные считали аморальным строить изысканное здание для концертов классической музыки в центре Лос-Анджелеса в момент раскола в обществе».
– Теперь, когда оно построено, – сказала Салонен, – оно будет принадлежать всем. Оно для всех. Оно открыто. Любой может прийти и ознакомиться с ним.
По ее словам, зал должен сделаться символической «объединяющей силой» для города – это просто работа в таком месте, где до сих пор единственным видом деятельности, объединяющим его разнородное население, были гонки на внедорожниках по автострадам.
В старые добрые дни общественные здания, что бы о них не говорили отцы города, бахвалились колоннами и портиками. Это не пройдет сегодня – в мультикультурном, мозаичном городе. Здесь требуется что-то более неопределенное по своей форме, всеобъемлющее, чтобы символика не способствовала расколу, не оскорбила бы кого-либо в новом городском обществе. Вот где на сцену выходит непринужденная, поднимающая настроение архитектура Гери. Как он говорит, Концертный зал Диснея – «дитя» Филармонического концертного зала в Берлине, где Ганс Шароун создал «волшебное» городское пространство, где нельзя не тусоваться, не встречаться с друзьями, не быть цивилизованным. Версию Гери можно назвать вызывающей, пустой фразой, однако в интерьерах даже конченые зануды не могут не веселиться. Гери захватывает вас прямо на тротуаре (радикальном для Лос-Анджелеса) отблесками серебристой отделки. Далее вас уже затягивает водоворот – более плотный, обтекающий, более контролируемый, чем его вялая версия в Бильбао – из стальных спиралей, вихрей, перекошенных покрытий, белой штукатурки, травертина, стекла и пихты Дугласа (ничего не жаль для новых жителей Лос-Анджелеса), и вы несетесь под проблесками неба в расселинах, погружаясь в
