Железо и кровь. Франко-германская война - Бодров Андрей

Проблема конфликта между Бисмарком и Мольтке была связана и с более широкими по своей сути стратегическими вопросами. Мольтке полагал необходимым сконцентрировать основную массу имеющихся сил к северу от Луары и на этой позиции отражать атаки французов, завершая оборонительные операции короткими контрударами. Таким образом следовало действовать до падения Парижа и высвобождения блокадной армии. Для этого Мольтке собирался в большей, чем прежде, степени задействовать ресурсы Германии. 8 декабря он направил Роону пространный меморандум с требованием приступить наконец к формированию новых соединений, используя для этого в первую очередь оставшиеся в Германии батальоны ландвера[1071]. Решение задач вроде охраны пленных при этом можно было поручить территориальному ополчению — ландштурму. Чтобы пополнить огромные потери в офицерском составе, Мольтке поставил вопрос о назначении на офицерские должности унтер-офицеров. «С начала войны у нас сформировано целых два резервных егерских батальона, а французы создали из ничего большую армию, — ядовито писал Бронзарт. — Генерал Роон ленится и говорит, что ничего не может перебросить из Германии. Лучше всего было бы променять его на Гамбетту»[1072]. Одним словом, Генеральный штаб был готов вести войну до тех пор, пока противник не признает свое полное и окончательное поражение.

Иначе смотрел на положение вещей Бисмарк. Он опасался, что затягивание кампании вызовет вмешательство великих держав, а также с ревностью следил за стремительным ростом влияния Генерального штаба. Отсутствие громких успехов затрудняло переговоры с южногерманскими правительствами об объединении страны. «Железный канцлер» считал необходимым закончить войну в кратчайшие сроки. Для этого он предлагал применить широкомасштабный террор против мирного населения, с чем был категорически не согласен Мольтке. В то же время Бисмарк старался ограничить размах военных действий, чтобы война не приобрела действительно тотальный характер. Канцлера поддерживал его старый друг Роон, находившийся под постоянным давлением со стороны Генерального штаба, требовавшего от военного министра все новых и новых войск.

Таким образом, предметом спора стал не только вопрос о приоритете военного или гражданского руководства, но и способ ведения войны. Бисмарк обвинял Мольтке в том, что его стратегия порочна. В начале декабря он во всеуслышание заявлял, что военное руководство само не знает, что делать дальше, «Мольтке рассеян и устал, его физические и душевные силы слабеют»[1073]. Шеф Генерального штаба, в свою очередь, не собирался терпеть вмешательства штатских в свою сферу ответственности. Поэтому Генеральный штаб вновь попытался установить вокруг канцлера своеобразную информационную блокаду, перестав снабжать его информацией о ходе боевых действий. В Генеральном штабе были уверены, что Бисмарк неосторожно обращается с секретной информацией, и все, о чем он узнает, через пару дней становится предметом обсуждения в светских салонах Берлина.

Это никак не устраивало главу правительства, который потребовал, чтобы обо всех планируемых операциях ему сообщалось заранее, даже до доклада королю. Мольтке, в свою очередь, возмутился до глубины души и заявил кронпринцу: «Все это вообще не касается канцлера, и пока мне не прикажут, я ему ничего не буду сообщать»[1074].

«Король и кронпринц очень расстроились из-за этого конфликта, однако не в их силах прекратить его», — писал Штош[1075]. В вопросе обстрела Парижа король разделял точку зрения Бисмарка; так, 28 ноября он потребовал от Мольтке ускорить подготовку обстрела, поскольку наступившая пауза в военных действиях вредна как с политической, так и с военной точки зрения. Бисмарк отстаивал идею примата политических соображений над военными; Мольтке же, напротив, считал, что на войне первую скрипку должен играть именно Генеральный штаб, а не политики, поскольку война — это дело военных. Примирить эти точки зрения было невозможно.

Позиция Вильгельма I играла в этих событиях большую роль. Прусский монарх, несмотря на свою личную храбрость, не обладал многими качествами, необходимыми полководцу. Ему не хватало ни твердости, ни решительности, ни выдержки. Отсутствие явных успехов вызывало у него пораженческие настроения. В критические моменты сражений при Кениггреце и Гравелотте он не выдерживал психологического давления и впадал в некое подобие тихой паники. И теперь, в конце осени, им вновь начал овладевать пессимизм. Спокойствие Мольтке теперь раздражало его; заверениям штабных офицеров по поводу того, что все идет по плану, он не доверял. Дело дошло до того, что в конце ноября он направил своего адъютанта графа Вальдерзее в штаб 2-й армии с заданием ежедневно лично докладывать ему о происходящем. «Настал решающий момент кампании, — заявил король Вальдерзее. — Я всегда предупреждал об этом, но эти господа всегда все знают лучше меня и считают, что война окончена»[1076]. Под «этими господами» подразумевался, конечно, Большой генеральный штаб. «Он снова мрачно смотрит в будущее, и нам приходится ободрять его и придавать ему мужества», — писал прусский кронпринц о своем отце в начале января[1077]. Помимо всего этого, король оказался неспособен примирить своих конфликтующих паладинов — едва ли не самый главный упрек, который можно было бы предъявить ему как верховному главнокомандующему.

5 декабря Мольтке через парламентера проинформировал Трошю о поражении французских армий на юге, надеясь, что эта информация ускорит капитуляцию Парижа. Бисмарк немедленно обратился с жалобой к королю — Мольтке лезет в дипломатические дела, кроме того, последний лейтенант располагает большей информацией, чей он, канцлер! Он потребовал права присутствовать на всех военных докладах и, кроме того, быть посвященным во все планируемые операции. Вмешательство военных в политические дела возмущало канцлера: «Господа военные ужасно осложняют мне жизнь! — писал он супруге. — Они тянут одеяло на себя, все портят, а отвечать приходится мне!»[1078] В конце концов он даже заявил, что уйдет в отставку, если ситуация не изменится[1079]. «Граф Бисмарк, похоже, начинает окончательно превращаться в пациента сумасшедшего дома», — комментировали действия канцлера офицеры Генерального штаба[1080].

Разногласия по конкретным вопросам тесно переплелись с личными антипатиями. Прусский кронпринц и Мольтке были в основном солидарны в вопросе обстрела Парижа, однако Фридриху Вильгельму совершенно не импонировали идеи тотальной войны до полного уничтожения одного из противников. В этом он был солидарен с Рооном, однако военный министр и кронпринц активно перекладывали друг на друга вину за затягивание подготовки к обстрелу французской столицы[1081]. Мольтке, как, впрочем, и Бисмарк, подозревал, что кронпринц находится под влиянием своей жены — английской принцессы и является проводником «британских интересов». Король спорил с Бисмарком по политическим вопросам и одновременно по мере затягивания конфликта терял доверие к Мольтке. Периодические трения возникали между Большим генеральным штабом в Версале и командованиями германских армий… Это перечисление можно продолжать бесконечно. «Даже в высших военных кругах, — писал своем дневнике великий герцог Баденский, — иногда ведется тайная война. Один осложняет другому работу или отдает распоряжения, перечеркивающие приказы другого. Бывает, что мнение по какому-либо вопросу формируется на основании не деловых, а личных соображений. В итоге один возражает другому только потому, что не хочет признать его правоту. Возникает масса мелких интриг, которые можно понять, только точно зная отношение соответствующих персон друг к другу. Чтобы решить какой-либо вопрос, приходится совершать множество комбинаций личного характера, дабы что-то вообще продвинулось вперед. Тот, кто не знает этого и, будучи уверенным в правоте своего дела, упускает подобные меры предосторожности, терпит крах»[1082]. Усилению разногласий способствовала и все более ощутимая к концу года усталость от войны в германских государствах.