Русская Доктрина - Андрей Кобяков

Итоги 2004 года продемонстрировали и резкое ухудшение количественных показателей эффективности Правительства. Так, предыдущие российские кабинеты 1998–2003 годов принимали за год порядка 1200–1500 постановлений и столько же распоряжений. Соответствующие показатели действующего Правительства (при том, что в результате реформы число ведомств выросло с 56 до 81) в 2004 году оцениваются на уровне примерно 550 постановлений и 850 распоряжений.

В девяти федеральных министерствах, входящих в структуру Правительства, число заместителей министров было в ходе административной реформы сокращено до 18, а число директоров департаментов – с 250 до 100. Не добившись искомой цели – реального разделения функций прежних министерств по нормативно-правовому регулированию, аналитике и мониторингу; по надзору над рынками; по оказанию госуслуг и управлению госимуществами между соответственно обновленными министерствами, службами и агентствами, – административная реформа уже привела к одномоментному распаду целого ряда эффективных ведомственных и отраслевых управленческих команд. При этом комплектование среднего аппаратного звена министерств и ряда вновь созданных федеральных служб и агентств (например, подчиненных Минздравсоцразвития Росздрава и Росздравнадзора) столкнулось с жестким кадровым дефицитом и не завершено до сих пор.

В 2004 году по сравнению с предыдущими годами механизм распределения бюджетных средств не стал более прозрачным. По оценкам аналитиков ФБК, в 2004 году лишь 7,7% закупок приходится на открытые конкурсы, что существенно ниже соответствующих показателей 2002–2003 годов. Это очевидным образом свидетельствует о несостоятельности прогнозов относительно снижения коррупции в правительственных структурах в результате первого этапа административной реформы.

Одной из целей административной реформы разработчики называли борьбу с коррупцией и снижение “коррупциогенности” управленческих процедур путем упрощения принятия решений. Между тем главной причиной кратного ухудшения показателей деятельности кабинета большинство экспертов называют как раз резкое удлинение “цепей согласования” правительственных решений в связи с увеличением – в рамках административной реформы – числа федеральных ведомств в полтора раза.

3. К государству контрреформации

Подлинно национальное государство пользуется полученной им свободой выбора решений с известной осторожностью. Как справедливо заметил один из отцов русского консерватизма Николай Михайлович Карамзин: “Всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости”. Ответственное государство не может позволить себе того реформаторского хаоса, который стал в России нормой за время верховенства бюрократического мессианизма. Реформизм последних столетий нуждается в своеобразной контрреформации, то есть в выработке умения изменяться, изменять общество и государство, в том числе и самым решительным образом, но без катастрофических последствий реформ, без разрыва общественной непрерывности, без травмирования тканей национально-государственной традиции.

Контрреформистская власть должна “принимать” уже свершившиеся социальные изменения, а не “даровать” и навязывать их. Напротив, “дароваться” сверху могут и должны прежде всего подтверждения старинных прав, привилегий и исторически сложившихся общественных институтов. Власть должна выступать не как “локомотив перемен” (таким локомотивом реально или номинально должно быть общество), а как “остров стабильности”. Это не означает, что государство должно быть намеренно “ретроградным”. Напротив, приписываемая власти в России роль “последнего азиата” является не чем иным, как оборотной стороной роли “первого европейца”. Государство не должно быть ни впереди изменений, ни позади их, но там, где этого требуют интересы национального выживания, всегда складывающиеся из двух составных частей – национальной идентичности и национальной конкурентоспособности.

Власть должна выступать не как “локомотив перемен”, а как “остров стабильности”. Государство не должно быть ни впереди изменений, ни позади их, но там, где этого требуют интересы национального выживания, всегда складывающиеся из двух составных частей – национальной идентичности и национальной конкурентоспособности.

Интересной особенностью всей конструкции “российских реформ” была постоянная критика их со стороны еще более радикальных реформаторов. Правительство как “единственный европеец” непрерывно находилось под огнем, ведущимся из стана еще более европейских европейцев – интеллигенции (тоже специфический российский феномен). Активность таких радикалов иногда загоняет правительство в лагерь консерваторов, а циклы реформ сменяют циклы контрреформ (то есть попыток ограничить действие реформ, хотя бы частично приспособить их к национальной жизни, без отказа от реформаторской парадигмы в целом). Именно так действовали выдающиеся контрреформаторы Николай I и Александр III.

Но существование наряду с властью радикального реформизма передает именно в его руки формирование “политической повестки дня”. Русская интеллигенция “европейского образца” – не следует путать ее с традиционной национальной интеллигенцией (образованными людьми всех сословий, духовенством, учеными) – выбрала себе общественную нишу не столько оппонента, сколько конкурента бюрократического мессианизма в деле “внесения света” в русскую действительность. Она, за исключением небольшой прослойки национальной интеллигенции, ведущей свое начало от Карамзина и славянофилов, оспаривает не цель бюрократии, внеположную национальным целям, а исключительно методы и темпы бюрократического “просвещения”. Вместо сложной и распределенной по функциональным уровням системы национального самомышления возникла примитивная бинарная система “официального мнения” бюрократии, полностью уничтожившей земский, сословный, монархический и другие политические уровни рефлексии, и “неофициального” мнения интеллигенции, уничтожившей и народную образованность, и церковную интеллигенцию и узурпировавшей все инструменты совместного мышления – литературу, печать, средства массовой информации, общественную активность.

Исключительно опасной и аморальной чертой реформизма является практика использования в качестве обоснования (или оправдания неудачи) очередных реформ всевозможных этнопсихологических атрибуций. За редчайшими исключениями, причинами неудачи очередного эксперимента реформаторы объявляют те или иные “имманентные свойства” русского народа. Обычно речь идет о качествах низких и отвратительных: “мы ленивы и нелюбопытны”, “пить надо меньше”, “методичность в работе для русских нехарактерна”, “русский солдат безынициативен”, “тугое пеленание способствует развитию у русских склонности к подчинению тоталитарной власти” и т.д.

Поэтому психологические атрибуции “поведения русских” являются антинаучными и клеветническими.

По этой причине контрреформация, в отличие от реформы (проповедующей изменения ради изменений) и революции (предполагающей простой слом существующего порядка), являлась бы технологией успеха.

4. “Служба” как потребление

Идеал преуспеяния нашего современника может быть описан как смешение социальных статусов. Гражданин “первого сорта” – это, во-первых, бизнесмен, который осуществляет сложные “деловые схемы”, строящиеся не столько на управлении хозяйственными процессами, сколько на связях, имеющих целую систему “крыш” и “прикрытий”. Во-вторых, он обыватель в том буквальном смысле, что он свободный человек, не связанный какими-либо подписками и санкциями (грубо говоря, в любой момент он может сменить гражданство и уехать); но обыватель он тогда, когда это ему выгодно, – когда же это ему невыгодно, он представляется как человек государства (в его кармане имеется удостоверение помощника депутата, а лучше – сотрудника каких-нибудь правительственных органов). В-третьих, опять же когда ему это выгодно, он говорит на адекватном языке с представителями блатного мира: выясняется, что он входит и в систему оргпреступности, и имеет связи среди известных авторитетов уголовного мира. Наконец, в-четвертых, он, как правило, интеллигент, то есть человек с высшим образованием, не чуждый интересов высокой культуры и остро переживающий свою цивилизационную и духовную идентичность.

Критерием существующей противоестественной социальной системы является доллар, он выступает как универсальный эквивалент всех ценностей. Можно даже составить тарифную сетку, в которой описывалась бы конвертация этих ценностей друг в друга: на коммерческой основе “смена гражданства” может оказаться равновеликой принадлежности престижной госслужбе либо научному статусу (например, покупка степени кандидата юридических наук), статусу члена гильдии адвокатов. Можно приводить и более вопиющие примеры конвертации статуса, однако следует отметить, что все статусы одному человеку вряд ли нужны, поэтому бартер и прямая торговля статусами служит обычно для продвижения близких людей и партнеров, поддержки их карьеры и возвышения.