Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Премьеры Витте и Столыпин были убежденными сторонниками отмены дискриминационных мер, тем более что они и так на практике не действовали. В декабре 1906 года Столыпин от имени правительства направил императору предложения отменить запрет на проживание евреев в сельской местности, на их участие в правлениях акционерных обществ, имеющих земельную собственность и т. д. Николай II, привыкший не спешить, переправил эти предложения в Думу. На Столыпина набрасывались со всех сторон — и за нежелание продвинуть проеврейское законодательство, и за прямо обратное. Упоминавшийся популярный публицист «Нового времени» Меньшиков напишет: «Черта оседлости при Столыпине сделалась фикцией… правительство поступает так, как если бы оно было еврейским»[983]. Столыпина застрелит сын крупного еврейского бизнесмена эсер Богров. Отец публично выразит гордость за сына.

Закон о равноправии евреев не только не был принят депутатами, он даже не был обсужден. «Трудно все это объяснить иначе, чем политическим расчетом: в борьбе с самодержавием играть и играть дальше на накале еврейского вопроса, сохраняя его неразрешенным — в запас»[984], — пытался понять логику парламентариев Солженицын. О политическом потенциале еврейского вопроса незадолго до войны напомнило дело Бейлиса, обвиненного в Киеве в ритуальном убийстве христианского мальчика. Обвинение евреев в ритуальных убийствах не было российским изобретением, впервые оно прозвучало в Англии в XII веке и с тех пор использовалось в европейской судебной практике полторы сотни раз[985]. Бейлис был оправдан, но сам процесс вызвал колоссальный негативный для власти резонанс, протесты отечественной и мировой общественности, был наречен современниками российской судебной Цусимой.

Первая мировая война обернулась для евреев очередными вызовами и большими неприятностями. На территории центральных государств и противостоящей им России проживало 3/4 мирового и 90 % европейского еврейства, причем сосредоточены они были в театре военных действий, разделенные линией фронта. Как быть с национальными патриотизмами? В декабре 1914 года международная сионистская конференция в Копенгагене призвала всех своих сторонников не солидаризироваться ни с одной из воюющих стран или коалиций. Немецкий Генштаб нацеливал еврейские организации Германии на агитацию среди российских соплеменников, чтобы те выступили против самодержавия[986]. Эта пропаганда ничего не дала, патриотический подъем не обошел стороной и евреев, которые массово служили в российской армии, многие — не жалея жизни. Но они оставались под подозрением. И перспективы в военной карьере они не видели, по-прежнему, чтобы стать офицером, необходимо было принять христианство. Для российского еврейства главные лозунги войны — за Веру, Царя и Отечество — не могли звучать привлекательно. Были среди евреев, как и среди русской интеллигенции, пораженцы. От Ленина узнаем, что бундовцы «большей частью германофилы и рады поражению России»[987].

Разговоры о еврейской подрывной деятельности и шпионаже в пользу центральных держав не заставили себя долго ждать. Георгий Шавельский вспоминал, что в Ставке «с первых же дней войны… начали усиленно говорить о евреях, что евреи-солдаты трусы и дезертиры, евреи-жители — шпионы и предатели»[988]. Такие настроения легли в основу распоряжения великого князя Николая Николаевича и начальника его штаба генерала Янушкевича. Начали они с изгнания евреев из армии с нестроевых должностей — писарей, телеграфистов, хлебопеков. Потом постарались изгнать их из аппаратов Земгора и Военно-промышленных комитетов, но безуспешно: Львов, Гучков и их подчиненные вместо увольнений отправляли евреев в оплачиваемые отпуска. Зато в полном объеме удалась операция по тотальной высылке евреев из прифронтовой зоны, о которой мы уже знаем, в том числе со слов Курлова.

Кстати, он же отмечал, что «упомянутое распоряжение требовало выселения непременно в черту еврейской оседлости за исключением губерний, объявленных на военном положении. Между тем вся черта оседлости входила в число таких губерний, и оказалось, что выселяемых евреев некуда направить»[989]. О том, к чему это привело, со все большей тревогой говорили в Совете министров, который оказался бессильным изменить решения Ставки Верховного главнокомандующего. «Вся эта скученная, раздраженная и голодная толпа движется по дорогам непрерывным потоком, мешая продвижениям войск и превращая в хаос обстановку в армейском тылу, — возмущались члены правительства. — Повсюду медленно движутся телеги с домашним скарбом, за ними тащится домашний скот. Сотнями люди умирают от холода, голода и болезней. Детская смертность достигает ужасных масштабов»[990]. Трудно было бы сделать что-то большее для революционизации целой национальной группы, причем — немаленькой. Жаботинский назовет выселение из прифронтовой полосы «катастрофой, кажется, беспримерной со времен Фердинанда и Изабеллы»[991] (испанских в XV веке).

Нелепая мера была пресечена императором в мае 1915 года. Тогда же правительство стало готовить решение о фактической отмене черты оседлости, тем более что около полумиллиона евреев оказались по милости военных властей уже насильственно выселены за ее пределы. В августе евреям было открыто свободное поселение во всех городах за исключением казачьих областей (от греха), разрешение требовалось только для двух столиц и Ялты. При этом, как подчеркивал Слиозберг, эта мера, «означавшая отмену черты оседлости, к которой тщетно стремились в течение десятков лет русские евреи и русские либеральные круги, прошла незаметно»[992]. Напротив, напомню, именно в тот момент, когда сбылось одно из главных чаяний прогрессивной общественности, она взяла курс на свержение Николая II. Он уже ничем не мог убедить революционеров.

Решительный шаг к национальному равноправию не избавил власть от критики и с другой стороны — за попустительство еврейским саботажникам, шпионам и творцам товарного дефицита. Начальник Петроградского охранного отделения Константин Глобачев докладывал наверх о тщетности попыток бороться с ростом цен и дефицитом, пока «даже в Петрограде по-прежнему функционируют немецкие фирмы в еврейских руках, несмотря на то, что многие газеты разоблачили всю гнусность поведения глав этих фирм в борьбе с дороговизной. Еврейские банки, еврейские фирмы, еврейские комиссионеры — вот основа всех движений русской торговли, ставшей в рабскую зависимость от «интернационального начала» всякого рода подозрительных личностей»[993].

Суммируя, можно смело сказать, что из всех национальных меньшинств Российской империи евреи были настроены наиболее революционно и внесли наибольший вклад в расшатывание устоев режима. Но не они шли в первых рядах тех, кто штурмовал власть в феврале 1917 года. Их не окажется среди лиц, которые сыграют решающую роль в свержении монархии, некоторые евреи отметились лишь на заднем плане. Они не сыграют большую роль в массовке — Петроград не был тем местом, где наличествовала большая еврейская массовка, а толпы голодных беженцев по другим городам были слишком подавлены нуждой и изолированы от местного населения, чтобы оказать какое-то прямое политическое влияние. «Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, будто евреи могли разрушить русское государство, — писал в эмиграции именитый историк Лев Карсавин, которого, кстати, нередко обвиняли в антисемитизме. — …Евреи оказались лишь попутчиками, сошедшими со своего перепутья. Они влились в процесс. Может быть, они даже обострили его и ускорили его темп, но, во всяком случае, значение их безмерно преувеличено»[994]. Евреи сыграют гораздо более заметную роль в Октябрьской революции, и некоторые из них окажутся непосредственно у руля государственной власти в большевистской России. И именно тогда — в годы гражданской войны — на их долю выпадет во много раз больше насилия, чем за весь период проживания в Российской империи. Фердинанд и Изабелла померкнут.