Темный ангел - Салли Боумен

Первая из этих мыслей заставила Джейн устыдиться, вторая – нет. Так тщательно создаваемые конструкции моральных установок всей ее жизни рухнули в прах. Мелкими осколками они лежали у ее ног; опуская глаза, она видела их; она попирала их и давила, пока они не превратились в пыль и тлен. От них ничего не осталось; она была медсестрой; она любила Окленда; она подрезала себе волосы; она обрела новую, свою собственную мораль, которая соответствовала тому, что ей диктовали сердце и сострадание – теперь лишь они имели над нею власть. Нет, она не могла осуждать Дженну – она даже восхищалась ею: когда приходит любовь, от нее нельзя отказываться, потому что жизнь так коротка.

Поэтому Джейн и говорила с Констанцей таким образом. Руки ее лежали на коленях. В глазах не было и следа слез. Констанца выслушала ее.

Конечно, Констанца не представляла себе, почему Джейн так с ней разговаривает. Она лишь убедилась, что недооценивала эту дурнушку, и почувствовала к ней новое, настороженное уважение. Кроме того, она разозлилась. Она разозлилась, что Джейн позволила себя так обмануть – Констанца, эта маленькая шпионка, знала, что ребенок не от Хеннеси. Она разозлилась, что Дженна, у которой был Окленд, выбрала себе такого мужа, как Хеннеси. Она злилась на Хеннеси, который нес носилки с телом ее отца в Винтеркомбе; Хеннеси, такой большой, грузный, от которого исходила угроза – она всегда ненавидела его! Она злилась, что Джейн, которая когда-то любила Окленда и, наверно, любит до сих пор, может позволить себе говорить так спокойно и холодно. Она злилась на солнце, которое продолжает светить, и на городское движение за окном, которое позволяет себе течь как ни в чем не бывало. Констанца чувствовала, как в ней нарастает гнев; она говорила себе, что все они не заслуживают Окленда, и только она искренне скорбит по нему, ибо ее грызет тоска и, пронизывая ее до корней волос, сосредоточилась в кончиках пальцев, с которых готова сорваться, подобно молнии.

Констанца боялась собственных вспышек ярости. Теперь она могла контролировать их куда лучше, чем когда была ребенком, но порой не справлялась с ними. Ее словно начинало ломать эпилептическим припадком, от которого ее колотило и дергало. Руки ее не могли оставаться в покое; она перебирала ногами, выбивая дробь пятками; она чувствовала запах дыма, и во рту становилось горько. «Только я понимаю, только я достойна его», – в гневном припадке эгоизма про себя кричала Констанца.

В комнату вошел Мальчик. По такому случаю ему дали недельный отпуск, но на следующий день ему предстояло возвращаться во Францию. Он был в форме, в руках он держал большой альбом в черной кожаной обложке. На ней золотыми буквами было выведено имя Окленда и даты его рождения и смерти. В нем содержались письма с выражением сочувствия и соболезнования, которые получили Дентон и Гвен в связи с потерей сына. Родители возвели мемориал в память Окленда в виде этого альбома. Мальчик, который только что покинул комнату Гвен, обещал ей вклеить туда самые последние письма.

Когда вошел Мальчик, Констанца встала. Она спросила, сколько сейчас времени, потому что ее часики вечно отставали, и, услышав, что почти три, двинулась к дверям. Мальчик даже не поздоровался с ней, вел он себя, как показалось Джейн, словно побитая собака, опустив голову и отводя глаза.

Без слова предупреждения Констанца накинулась на него. К ужасу Джейн, она вырвала альбом. Она швырнула его на пол, и переплет треснул; траурные письма разлетелись. Лицо у Констанцы было мертвенно-бледным, лишь два ярко-красных пятна рдели на щеках.

– Какого черта ты должен читать все это? Ненавижу! Это отвратительно! Весь этот дом омерзителен! В нем дышать невозможно – Окленд проклинал в нем каждый угол, как и я! Оставь их, Френсис!

Мальчик нагнулся, собирая разлетевшиеся письма. Когда Констанца назвала его по имени, он дернулся и остался в таком же склоненном положении с протянутой рукой.

– О, да ради Бога, неужели ты думаешь, что куча этих ханжеских соболезнований вернет твоего брата? Я читала их. Ни в одном из них нет ни слова об Окленде, каким он был на самом деле. Он был мрачным и умным, внимательным и благородным, а они описывают его таким, каким, по их мнению, он должен был быть! Эти письма насквозь лживы, а твой брат мертв! Все кончено! Безвозвратно! И я тут дышать не могу. Я ухожу. – Она захлопнула за собой дверь.

Мальчик поднес руку к лицу, словно Констанца нанесла ему пощечину, и молча стал подбирать письма.

– Она сломала корешок, – грустно сказал он.

– Мальчик, она этого не хотела, – Джейн нагнулась помочь ему. – Она очень расстроена. Она же, как ты знаешь, переживает по-своему.

– Я постараюсь склеить его. Не знаю, будет ли держаться. – Мальчик выпрямился. – Это огорчит маму. Она специально заказала его.

– Мальчик, пока оставь все это. Посмотри, какой солнечный день. Почему бы нам не пройтись? Мы можем прогуляться по парку. Прийти в себя. Мне пока еще не надо возвращаться в больницу…

– Хорошо. – Мальчик продолжал разглаживать альбом. Он провел большим пальцем по корешку, прилаживая оторвавшуюся обложку; он выровнял золотые буквы имени своего брата. – Их не починить. – Он потряс головой – у него появилась новая манера, которая раздражала Джейн, – словно вытряхивая воду из уха. Он положил альбом на столик. – Она не должна была так поступать. Это отвратительно. Я ненавижу ее в таком состоянии…

– Мальчик…

– Хорошо. Как скажешь. День в самом деле прекрасный. Может, стоит прогуляться в парке.

Так что в этот июльский день – сезон, когда в мирное время семья Кавендиш старалась не бывать в Лондоне, Констанца пошла в одну сторону, а Джейн и Мальчик – в другую.

Их разделяло не больше мили. Стояла жара. Воздух в городе был влажным и душным; улицы напоминали кастрюлю на огне, прикрытую крышкой неба.

Констанца направилась в сторону Олбани. Сначала она пыталась убедить себя, что идет вовсе не туда. Она сделала вид, что направляется к Смитсону за писчей бумагой, которую обещала купить Гвен. Затем решила, что необходимо пройтись мимо витрин в Бердингтон-Аркейд; и действительно, она внимательно рассматривала витрины магазинов в пассаже, хотя не видела ничего из их содержимого. Затем небрежной походкой, помахивая небольшой сумочкой и пакетиком с какой-то покупкой, свисавшими с кисти, она одолела небольшое расстояние от пассажа до Олбани. Перед ней предстало это загадочное величественное здание – адрес был точен. Она попыталась представить, на каком этаже может располагаться квартира сэра Монтегю Штерна, по-прежнему ли он является домой в половине третьего и по-прежнему ждет ли ее там.