Темный ангел - Салли Боумен

Дженна сжимала в ладонях апельсин. Она уперлась взглядом в оранжевый шарик и не отводила глаз, сосредоточив все мысли на нем, словно апельсин мог отвести куда-то в сторону все сказанное сейчас. Апельсин принесла миссис Таббс. Он был совершенно не к месту, но миссис Таббс твердила, что дети очень любят апельсины: их всегда угощают апельсинами на Рождество, дни рождения и свадьбы.

Был накрыт свадебный стол. На угощение приготовили, кроме свадебного торта, еще круглые пироги с мясом и почками, заливные угри, блюда с мидиями и устрицами в уксусе, бисквит со сливками, украшенный засахаренными цветами фиалок. Подавали крепкое темное пиво для мужчин и немного джина для женщин.

Дженна съела кусок пирога и немного бисквита. Она наколола одну устрицу и проглотила. Устрица оказалась кислой и будто резиновой. Зато торт был роскошным и сладким, сахарная глазурь так и хрустела на зубах. У миссис Таббс была добрая душа, хотя, если надо, она за словом в карман не лезла. В этой свадьбе, понимала она, не все ладно, и от этого постаралась окружить Дженну еще большей заботой.

– Ну-ка, Артур, – сказала она, – оставим наших голубков вдвоем. Хватит болтать, уже наслушались, закругляйся. Они хотят остаться одни.

Это у нее вышло почти убедительно, и Дженна в душе поблагодарила ее. Конечно, она знала, что ни на какого голубка не похожа, а что касается Хеннеси с его тушей, то таких птиц вообще не существовало. Обед закончился. Они послушно поднялись наверх, и Дженна взяла с собой драгоценный апельсин, обернутый в серебристую бумагу.

Когда она развернула обертку и вонзила ноготь в кожуру, брызнул сок. От этого сока слипались пальцы, он терпко пахнул и был жгучим, как солнце.

Она совершенно не знала Хеннеси. И поняла это, как только вошла в церковь. Вот он, все в нем вроде бы знакомо до мелочей: она знала каждый волос на его голове, каждую родинку на коже. Был знаком его голос, нерешительное прикосновение его руки, знакомы его глаза, но сам он оказался чужим. Она собиралась выйти замуж за человека, которого знала чуть ли не со дня своего рождения и… с которым никогда прежде не встречалась. Она едва не повернула из церкви обратно. Но ребенок зашевелился у нее внутри – и Дженна подошла к алтарю.

Дженне исполнилось восемь, когда умерла ее мать и миссис Хеннеси, воспитывавшая четверых сыновей и страстно мечтавшая иметь дочку, приняла ее. Трое других сыновей, таких же верзил, как Джек, были непоседами. Только не он. Ему всегда было по душе находиться с краю: сидеть в дальнем углу комнаты, быть незаметным в компании. Заходя в помещение, он старался держаться возле двери. А на улице обычно тащился за всеми последним, пока без всяких объяснений не откалывался от компании. Ему больше нравилось бродить одному, если удавалось, то и есть и даже пить одному. А почему – он обычно уходил от ответа. Если друзья затевали попойку и звали его с собой, он возвращался, иногда через день-второй, и снова садился в углу комнаты. Отправлялся покутить, а приходил мрачнее тучи. Он был медлительным. Кое-кто в деревне называл его простоватым, при этом многозначительно постукивая себя по лбу. Простоватый, но безобидный и к тому же трудяга. Он в одиночку валил громадные деревья, восемь часов кряду мог работать пилой. Ему очень нравилось строгать. Он почти с религиозным трепетом снимал стружку за стружкой, пока поверхность не становилась ровной и гладкой. От него постоянно чем-то пахло. От него и сейчас исходил горьковато-кисловатый запах пива и пота. Он и сам знал об этом, считала Дженна, потому что постоянно мылся – каждое утро и каждый вечер, как приходил с работы. Его братья ленились мыться так тщательно, но только не Хеннеси.

Он превращал мытье в представление. Мать грела воду в чане. Хеннеси раздевался до пояса, окунал голову в воду, намыливал свои огромные руки, мощные плечи, грудь, спину, тер под мышками. Он принюхивался, не пахнет ли потом, плескался, разбрызгивая воду на земляной пол, оставляя матери убирать после себя натоптанную грязь.

Затем он входил в комнату – высокий, мускулистый, волосы, смазанные жиром, блестели. Мать подавала ему чистую сорочку. Он стоял у двери, медленно застегивая одну пуговицу за другой, а мать тем временем суетилась вокруг него, то поправляя невидимую складку, то одергивая рукав. Дженна сидела у плиты и наблюдала за ним. Ей казалось, что Хеннеси любит, чтобы все это происходило на виду. Казалось также, что мать Хеннеси обижалась, когда ее старшенького называли простоватым, а еще, похоже, она боялась своего сына. Громадина, а не человек. Немногословный, говорила про него мать. Когда Дженна была маленькой, ей всегда казалось удивительным, как такой большой и сильный человек может быть таким обходительным. Хеннеси брал ее с собой на прогулки, водил за руку и никогда не сдавливал ее ладонь. Он собирал для нее цветы, знал их названия.

Сначала они ходили на прогулки, потом начали гулять вдвоем. Эта грань была перейдена как бы сама собой. Ей нравилась сдержанность Хеннеси. Братья дразнили, что он прилип к ней, но он не обращал внимания на смешки, и это тоже нравилось Дженне. Он один-единственный раз сказал ей о своих чувствах, когда ей исполнилось четырнадцать лет. Тогда вместо своего обычного задумчивого молчания он разразился потоком слов. Он сказал, что она держит его сердце в своих руках, и всегда держала, и будет держать впредь. Сказал, что дарит ей свое сердце, что готов умереть за нее. Он сказал так: «Ты будешь моей, Дженн. Я всегда это знал». Он будто ел ее взглядом, беспокойным и голодным. Этот взгляд одновременно умолял и приказывал.

Она знала, что люди посмеиваются над ним, и ей было жаль его. В тот раз он обнял ее за талию, впервые прикоснувшись к ней. Сказал, что она не похожа на других девушек, она порядочная. Вот почему он выбрал ее. Но все же Дженна была удивлена – она ожидала, что он поцелует ее. Дженна вышла бы за него замуж, что-то в ней не хотело сопротивляться, цеплялось за привычное, за миссис Хеннеси и их дом, за общество его братьев. Возможно, она бы примирилась с неизбежным, но тут появился Окленд.

После этого Хеннеси стал просто удобным прикрытием. Она понимала, что использует его, но ведь не обманывает, успокаивала себя при этом. Она оставалась добра к нему, беседовала с ним, никогда не насмехалась. Ей не нужно было лгать, достаточно просто не договаривать всего до конца. Хеннеси никогда не спрашивал, любит ли она его – он считал это само собой разумеющимся. Она должна была его любить – это видно было по его глазам, что временами вызывало у Дженны чувство протеста. Ее оскорбляло отношение к себе как к собственности, иногда ей хотелось избавиться от всего и снова стать свободной.